Освобождение "Звезды" - [2]

В мае я на несколько дней приехал в Ленинград. Дочка рассказала, что за день до моего приезда приходил заведующий отделом прозы журнала «Звезда» Александр Семенович Смолян, поразивший ее своей «библей­ской» внешностью, бархатным голосом и интеллигентными манерами. Он объяснил цель визита: дело архиважное и архисрочное, рассказ «Чистые „хвосты"» принят, поставлен в июльский номер, но надобно чуть-чуть кое-где пройтись тонким перышком. Для этого нужен автор, без него редак­ция не вправе изменить даже запятую. При этом он извинился, что пришел без предупреждения, ибо не знал номера телефона. (А у нас в то время те­лефона вообще не было.)

Где вы еще найдете такого заведующего отделом «толстого»»журнала, та­кого редактора, который ради небольшого рассказа неизвестного автора по­шел бы к нему домой просить его явиться в редакцию лишь для того, чтобы «чуть-чуть кое-где пройтись тонким перышком»!

Так рассказ «Чистые „хвосты"» появился в июльском номере «Звезды». И я» как говорится, с первого взгляда проникся симпатией и уважением к моему ленинградскому редактору. Позднее меня пригласили поработать в отдел прозы «Звезды», сначала временно, на три месяца, а с мая 1977-го — в штат, старшим редактором.

Александр Семенович бесконечно удивлял, поражал своей эрудицией, об­ширными познаниями буквально во всех областях, о чем бы ни заговорили.

Память у него была потрясающая. Особенно интересными были его бесе­ды-поединки с известным ленинградским корректором, которого Смолян величал «королем корректуры», Олегом Вадимовичем Риссом. По настоянию Смоляна Рисс официально брал корректуры каждого номера на дополнитель­ную вычитку. Это были состязания двух энциклопедий! Толкования слов, тончайшие оттенки фраз, исторические, библиографические данные, имена, даты, латынь, французский, английский, немецкий — все подвергалось про­верке и перепроверке этими двумя корифеями. В результате споров, нередко весьма горячих, к читателю попадали номера «Звезды» без единой смысло­вой, грамматической или типографской погрешности, без единой!

Поразительная въедливость, педантизм, щепетильность по отношению к авторскому тексту, бесконечное терпение, юношеский энтузиазм и стрем­ление поработать вместе с автором над рукописью, помочь, подсказать — вот самые примечательные качества Смоляна-редактора. Он был соавтором в самом светлом, самом благородном смысле этого слова, естественно, ни на что не претендуя. Любимое его выражение в ответ на слишком горячие проявления авторской благодарности: «Сочтемся славою!» Он жаждал со­творчества и, когда встречал понимание, был по-настоящему счастлив. Од­нако «сотворчество» было делом нелегким. Приходя утром в редакцию с тя­желенным, набитым рукописями портфелем, он устало опускался в крес­ло — измученный бессонной ночью, напряженной работой, особенно перед сдачей очередного номера. Авторские рукописи были буквально испещрены его деликатными пометками тонко заточенным карандашом. Каждая помет­ка, каждый вопросик обязательно обсуждались с автором, нередко это про­исходило дома у Александра Семеновича, в его тесной квартирке, на кухне, а гостеприимная и терпеливая Валентина Ильинична, жена Александра Се­меновича, непременно угощала чаем или кофе.

Большинство авторов считало за честь работать со Смоляном. Еще бы! У Александра Семеновича была завидная «клиентура»: Гранин, Каверин, Гер­ман, Шукшин, Шефнер и многие другие известные мастера прозы и публи­цистики. Смолян — это целая эпоха в жизни «Звезды», а значит, и в куль­турной жизни нашей страны, и не только нашей, ибо Станислав Лем, Фарли Моуэт, Жорж Сименон, Уильям Сароян, Шон О'Кейси, Андре Моруа — тоже были авторами «Звезды».

Однако не всем нравилось, когда поверх авторского текста появлялись чужие слова, написанные тонким карандашиком. Иным казалось, что текст их безупречен, более того, гениален! Смолян говорил про таких авторов с добродушной иронией: «Они думают, что пишут золотом по мрамору». И рассказывал историю публикаций первых вещей Толстого в «Современни­ке» Некрасова — о том, как Некрасов постепенно приучал строптивого гра­фа к нравам редакционной жизни и произволу цензуры.

Одним из самых ярких авторов, «пишущих золотом по мрамору», был Виктор Викторович Конецкий. Не берусь утверждать точно, когда это прои­зошло, но, пожалуй, где-то летом 1977 года во время его сухопутной паузы мёжду странствиями по морям-океанам. Мы готовили первые номера буду­щего года, и я уже знал, что в работе находится новая повесть Конецко­го, — ответственные рукописи обычно редактировал сам Смолян.

И вот, как-то поутру, едва мы собрались в редакции, к нам, в комнату отдела прозы на четвертом этаже, ввалился, резко распахнув дверь, человек С пухлой папкой в руках. Он был явно раздражен и не скрывал этого. По­дойдя ближе, он швырнул папку на стол, за которым я сидел, и спросил, ни к Кому не обращаясь: «Где этот ваш Смолян?» Кроме меня, в комнате нахо­дились работники редакции Корнелия Михайловна Матвеенко и Адольф Урбан, а также автор «Звезды» Михаил Панин, зашедший по своим делам. Корнелия Михайловна спокойно и даже как-то ласково обратилась к вошед­шему: «Виктор Викторович, присядьте, пожалуйста. Смолян здесь, сейчас я его приглашу». И вышла. Конецкий, а это был он, как тигр в клетке, принял­ся ходить взад-вперед по комнате, желваки на его закаленном морскими ветрами лице так и дергались вверх-вниз, словно он жевал жвачку. Появил­ся Смолян. Между ними произошел короткий, но весьма жаркий диалог. Передать его не берусь, помню лишь, что Конецкий в запале схватил со сто­ла графин с водой и замахнулся на Смоляна — вода хлынула из графина на рукописи, на самого Конецкого. Мы трое — Урбан, Панин и я — навали­лись на Конецкого, отобрали графин, усадили в кресло. Корнелия Михай­ловна увела в кабинет трясущегося от негодования Смоляна. Позднее, когда мы четверо, с Конецким во главе, бросили якорь в рюмочной на Пестеля, угол Литейного (кто из литераторов не знает этого богоугодного заведе­ния!), выяснилось, что Виктора Викторовича взбесили именно эти деликат­ные, как бы альтернативные надписи над его текстом, сделанные тонким ка­рандашиком Смоляна. Коньяк быстро сделал свое миротворческое дело, и Конецкий уже смеялся вместе с нами над собой и всей этой нелепой исто­рией. Казалось, инцидент был исчерпан, оставалось извиниться перед оби­женным Смоляном, но не тут-то было...