Островок счастья - [12]

– Мамочка, хорошая моя, сейчас никого не убивают, прошли уже те времена. И уже давно никто ни у кого ничего не отбирает. Ну разве что через суд… относительно законным образом. Но это совсем другое дело. Павел Владимирович, наоборот, теперь думает о том, кому всю эту махину передать. Ты ведь сама знаешь, здоровье у него уже не очень.

– Вот пусть своим и передает! У него сын и две дочери. Что ж он от собственных детей отрывает и тебе дарит? Пусть забирают и сами со своими заводами разбираются! И со своими миллионами! – рассердилась мать. – Они на папочкины деньги живут и в ус не дуют, а ты должен…

Нина Владимировна замолчала, подбирая подходящее слово, а Павел неожиданно рассмеялся:

– Мама, ты у меня просто гений! Я не знал, как тебе объяснить, а ты сама суть дела в двух словах сформулировала. В самую точку!

– Что я смешного сказала? – не поняла мать.

Ответить помешал Павлу телефон. Звонил шофер: машина ждет внизу.

– Ты же сама знаешь, – заторопился Павел. – Дядя все это столько лет собирал, как говорится, потом и кровью… ну, то есть я хотел сказать…

Он сбился и замолчал, потому что оба они всегда понимали: скупить несколько десятков заводов по всей стране – не картину крестиком вышить, и эту тему они все годы обходили.

– Я поняла, – кивнула мать. – Дальше.

– Теперь это гигантская империя. Часть экономики страны! А кому передать? Илоне? Майке? Или Леньке? Илона с мужем уже сколько лет живут в своей Ницце и представления не имеют, откуда денежки берутся: у него галерея, она отдыхает… от жизни. Майка – хороший врач, но это ей не по силам. А у Ленечки одни мотоциклы на уме. Я его видел недавно: взрослый мужик, здоровый, за сто кило весом, а одет, как пацан – черная кожа, бандана, цепи. Ему в этой жизни, кроме его «Харлея», ничего не надо, а уж тем более – папиных металлургических заводов. Что ж, это все просто бросить? Чтоб по кускам растащили? А кто тогда их всех кормить будет, вместе с внуками? Вот Павел Владимирович и решил: он постепенно передает мне все активы, начиная с завода в Надеждинске, а на своих детей записывает привилегированные акции. Как бы тебе объяснить… Ну, в общем, в управлении делами холдинга владельцы таких акций принимать участие не могут, но зато им полагается обязательная доля прибыли. Он же знает, что мне можно доверять и что дело я не запорю. Понимаешь, у меня выбора нет. Не могу я все это бросить. Я ведь не просто наемный директор, я член семьи, ты же сама мне всегда говорила – и что у тебя, кроме дяди Паши, родных нет, что они мне – сестры и брат. Даже не в том дело, что это миллиарды. Я об этом стараюсь не думать пока. А в том, что… Вот, смотри, что он мне подарил.

Нина Владимировна задумчиво взяла в руки маленькую прозрачную коробочку. Повертела так и сяк, не поленившись нацепить очки. Вздохнув, передала обратно сыну, и Павел аккуратно спрятал ее в портфель.

– Что ж, если так… Я понимаю, конечно… А можно я к тебе потом приеду, Пашенька? Посмотрю, что и как, успокоюсь. А ты поезжай, не то опоздаешь с моими разговорами. Одевайся там потеплее, раз север. И кушай хорошо! И обязательно звони мне каждый день, ладно, сыночка? – Последние указания мама давала уже двери лифта, захлопнувшейся за сыном.

Машина пробиралась по Московскому проспекту. Павел провожал глазами знакомые здания: за долгие годы командировок дорогу до Пулкова и обратно он изучил до мельчайших деталей. Но когда навигатор предупредил о пробке, шофер свернул вправо и поехал по неширокой улочке, густо обсаженной желтеющими кленами. «Улица Бассейная», – заинтересовавшись, прочитал Павел. С ума сойти! Он всю жизнь прожил в Питере и считал, что отлично его знает, но и понятия не имел, что Человек Рассеянный, знакомый многим поколениям детей, жил не по какому-то выдуманному Маршаком адресу, а именно в этом доме. Или вон в том? Павел развеселился и принялся вертеть головой, представляя, как утром мимо этих самых кленов спешит на вокзал смешной человек в пальто и гамашах – кстати, интересно, что это такое?

Любимый город был щедр на такие неожиданные открытия. Например, совсем недавно от мамы Павел узнал, что Конюшенная церковь, та самая, где отпевали Пушкина, открыта. Более того, там сохранились интерьеры, изображенные на картине, запечатлевшей отпевание поэта. Павел сходил накануне отъезда, не поленился. Посмотрел на стертые ступеньки каменной, ведущей на второй этаж лестницы, погладил рукой перила, постоял возле белой фаянсовой печки… Конечно, он один туда ходил, даже маме не сказал – неудобно как-то, глупое сентиментальное любопытство, не по возрасту. Он вообще любил гулять один по Питеру, потому что все дамы предпочитали пешим прогулкам комфорт кожаного салона его «Майбаха».

Наверное, его понял бы дядя, который тоже не мыслил себя вне этого города и в свое время наотрез отказался переводить офис из Питера в Москву, как ни убеждали его сведущие люди в пользе такого шага. Дядя, как всегда, оказался прав: гора-таки пришла к Магомету, к власти пришли «питерские» – а Павел Мордвинов был таким же, как они, стопроцентным петербуржцем по рождению и по образу мыслей. Но, разумеется, Павел не говорил с родственником на такие темы.