Островитяния. Том второй - [21]
Книга называлась вполне лаконично — «Изборник». В нее входили притчи, стихи, разрозненные отрывки, некоторые принадлежали известным авторам, другие же вообще не имели подписи. Возможно, они были сочинены самим безымянным составителем изборника.
Чтенье не шло на ум. Певучий ключ на этой высоте представлял собой всего лишь небольшой ручеек, но русло его было достаточно широким и для паводковых периодов. Сегодня он бежал, рассыпая брызги и весело перепрыгивая с одного лесистого уступа на другой, собирался в заводь и, скользнув в расщелину скалы, беззвучно скрывался внизу. С того места, где я сидел, было удобно наблюдать за безостановочно, бесшумно текущей и исчезающей водой. Где-то там, внизу, она падала, разбиваясь о камни, вновь собиралась в запруды и вновь продолжала свой бег.
Ближе к полудню, когда Исла Файн покончил с письмами, мы пошли дальше, вверх по руслу ручья. Подъем оказался нелегким, и, изрядно вспотев, я разделся и выкупался в пруду, вода в котором доходила мне до плеч. Лорд сидел на обломке скалы, молча глядел на меня, и уж не знаю, о чем он думал в тот момент — о погоде, об Островитянии, о своем поместье, обо мне, обнаженном и плещущемся в пруду, или о жизни вообще.
Вернувшись, мы съели ленч и так же, верхом, спустились в долину. Я остановился у места, где работал над изгородью.
— Оставьте себе книгу, — сказал лорд Файн. — Почитайте ее. Нельзя только работать.
Итак, я получил двойной урок: сначала от Мары, потом — от Ислы Файна. С тех пор я делал передышки в течение дня, во время которых писал или предавался праздным мыслям.
Книга была из тех, которые наскоро не прочитаешь. Все очевиднее становилось, что автор включил в свой сборник то, что так или иначе тронуло его душу. Все яснее вырисовывался образ человека, склонного к созерцанию, отягощенного не всегда веселыми раздумьями и нуждавшегося в успокоении, хотя он и мыслился мне выдержанным и уравновешенным.
Присутствие Ислы Файна и уже не столь изматывающая дневная работа сказались и на том, как я отныне проводил вечера. Лорд вел большую переписку, которой вдохновенно предавался именно в эти часы. Он писал многим из своих избирателей, интересуясь их взглядами на Договор Моры, но еще больше корреспонденции получал сам с изложением разных точек зрения и вопросами по поводу его собственной позиции. Письма эти были столь многочисленны, что лорд разрешил мне помогать ему разбираться с ними, так как в усадьбе не было специальной должности секретаря. Сочиняя письмо неведомому адресату, я чувствовал, как сам заражаюсь писательским зудом. Скоро я принялся за статью о политической ситуации в стране, предназначенную для публикации в одной из американских газет к моменту, когда прибудет мой преемник; в ней я писал все, что думал.
День на свежем воздухе, проводимый то за починкой изгородей, то за досугом, к чему я уже привык, вечерами — два или три часа в роли секретаря или за собственными сочинениями, до тех пор пока глаза не начинали смыкаться, — такова была моя жизнь теперь.
Снова настали жаркие дни, но солнце грело уже по-осеннему. От яблоневых садов пахло паданцами и незрелыми плодами. Густой, едкий запах опаленной стерни повис над полями. Жгли листья, и дым от них, навевавший отдающие горечью и в то же время пронзительно сладкие воспоминания, пропитал воздух.
В один из таких жарких дней я чинил изгородь, отделявшую поля денерир, к югу от Певучего ключа. Было не только очень жарко, но и сухо — пыль сушила кожу. Когда солнце достигло точки, которую я условился считать полуденной, я верхом на Фэке отправился вниз, к Ларнелам. Дочка Ларнелов, молодая женщина лет двадцати семи, крепко сбитая, свежая и загорелая, встретила меня на пороге.
— Мара сказала, что вы с братом ходите купаться в жаркие дня, — объяснил я. — Она посоветовала как-нибудь пойти вместе с вами. Сегодня очень жарко.
Девушка рассмеялась, взглянула на меня, пожала плечами и ответила:
— Брат уехал, мне же кажется, что сегодня слишком холодно. Вода — ледяная… Мы ждали, что вы как-нибудь заглянете.
— Так, значит, не пойдете?
— Слишком холодно, — покачала головой девушка.
Я поехал прочь. Облака пыли, летевшие из-под копыт Фэка, окутывали нас обоих. Мы свернули на дорогу к мельнице. Справа и слева за уже пожелтевшими ивами расстилалась зелень лугов. Я поставил Фэка в тени мельницы и не стал его привязывать, понадеявшись на его послушный характер. За мельницей дорога сворачивала и, проходя по мосту, пересекала Фрайс; там же была запруда, и купальщики стояли на краю каменной дамбы за шлюзом. Я увидел Ларнела, загорелого, крепкого юношу, двух дочерей Катлинов, каждой из которых на вид можно было дать лет двадцать, их отца — мужчину лет сорока семи с проседью в волосах, Толли и его сестру, чуть помоложе его. Никто не удивился моему появлению. Ларнел сказал, что пока ни один из них не решился спуститься в воду.
Я разделся и присоединился к компании. По предложению Катлина было решено, что все выстроятся на берегу и по счету «шесть» прыгнут одновременно.
— Эк… атта…
Вода плескалась внизу, темная, глубокая и холодная. Опавшие листья покачивались на ее поверхности. Голубая осенняя дымка повисла над лугами и запрудой, в воздухе стоял ощутимый запах дыма. Каким бы жарким ни казался день, зной был обманчив, скрывая холод, — не то что потоки летнего тепла, нежащие обнаженное тело.
![Островитяния. Том первый](/storage/book-covers/71/71cf8bd1f2ca0dcd3f44038654ca395799321b20.jpg)
Молодой американец Джон Ланг попадает в несуществующую ни на одной карте Островитянию… Автор с удивительным мастерством описывает жизнь героя, полную захватывающих приключений.
![Островитяния. Том третий](/storage/book-covers/06/06adcf154e7ac2710c276b71bdc29135029258fc.jpg)
Где истинная родина человека, в чем подлинный смысл бытия — вот вопросы, разрешения которых по-прежнему мучительно ищет Джон Ланг. «Испытание Америкой» показало, что истинные ценности — в самом человеке. Возвращение Ланга в Островитянию — это, по сути, возвращение к себе. Финал романа открыт, это не столько конец пути, сколько его начало, не «тихая пристань», не готовая данность, а нечто, что мы обязаны творить сами — в мире, где острова старинных карт похожи на корабли.