Островитяния. Том третий - [96]

— Может быть, вы спросите у нее?

Я засомневался. Мне хотелось, чтобы Стеллина приехала, как то принято у островитян, когда гостя ждут, но не обязательно в какой-то определенный день, чтобы Глэдис заранее не переживала насчет того, кто такая Стеллина, и не истолковала бы ее приезд превратно.

— Я приеду, — повторила Стеллина. — Объяснять ничего не надо. Если нас окажется слишком много, я пойму это и уеду.

— Надеюсь, этого не случится.

— Если ей нужна подруга — стоит попробовать. Я не против.

— Иначе мне было бы жаль.

— Мне тоже.

Она взглянула на меня ясными глазами, и я не сказал того, что собирался, — что я надеюсь, мы в любом случае останемся друзьями; я знал: наши отношения таковы, что я могу лишиться ее дружбы, если Глэдис подружится с нею или, наоборот, отвергнет ее, но самое ценное, дорогое в Стеллине все же останется со мной.

Уже позже я окончательно уверился, что говорить этого не следовало, иначе наш тайный план мог представиться в ложном свете. Теперь я получил право ничего не говорить Глэдис.

Проведенный вечер, казалось, даже взбодрил ее. Уже в нашей комнате, держа меня за руки, она сказала, что вечер прошел восхитительно, что все гости — самые замечательные люди, каких ей доводилось знать; что она никогда раньше не видела таких красивых женщин — особенно ей понравились Тора, Морана и Стеллина; конечно, лорд Мора именно такой, каким я описывал его в своих письмах, а лорд Файн — просто чудо, и ей жаль только, что она пока так мало знает их.

— А могли бы мы каждый день ходить на такие приемы? — воскликнула она. — Когда-нибудь обязательно устроим такое.

Я сказал, что она была очень хороша, и тут же встретил ее понимающий взгляд, но на этот раз она не стала, как обычно, отрицать это.

— Я вела себя как полагается?

— Да, разумеется да!

Глэдис рассмеялась и поцеловала меня.

— Мне было так приятно, когда ты смотрел на меня, — сказала она, сидя у меня на коленях. — Я люблю тебя! Ты даже не представляешь, как я тебя люблю… и по-твоему, и по-своему тоже.

— А есть разница?

— Ты любишь как островитянин. Поэтому мне приходится выпутываться самой, отдавая тебе все, что могу. А любить по-моему — значит чувствовать себя частью тебя… а часть меня сейчас — вот в эту самую минуту! — как раз и есть часть тебя.

Я почувствовал, что она дрожит.

— Мне хочется двух вещей, — сказала Глэдис. — И первое, это чтобы ты поскорее отвез меня домой.

Наконец слово «дом» по отношению к усадьбе на реке Лей прозвучало у нее естественно.

— Может быть, поедем прямо завтра? — спросил я дрогнувшим голосом.

— Да, пожалуйста!

— Завтра, рано утром.

— Спасибо тебе за это… и за все-все-все, дорогой Джон!

— А второе, чего тебе хочется? — спросил я, вдруг вспомнив, что она говорила о двух желаниях.

— Я хочу, чтобы ты любил меня, я так этого хочу…

Я крепко обнял ее, и мы поцеловались, жадно — так, что перехватило дыхание. И это был не единственный поцелуй…

Глава 42 АНИЯ

Мы поехали домой кратчайшим путем: берегом Островного залива, через Ботию до постоялого двора в Сомсе; за второй день мы пересекли Инеррию, а на третий ехали уже по ущелью Доан. Глэдис удивляла меня своей выносливостью; впрочем, она была довольно молчалива, ночью же жаждала моих объятий. На четвертый день мы въехали в Доринг и наконец свернули на знакомую дорогу — через Тори и Дорингский лес — к усадьбе.

Сумерки сгущались, когда мы проезжали мимо Аднеров; дорога блестела, укрытая снегом. Льдины позвякивали под мостом. Наше отсутствие продлилось три недели, и усадьба казалась изменившейся, словно прошло гораздо больше времени; но я мгновенно узнал все, как человек, пробудившийся после недолгого сна, и узнавание это было счастливым. Вот так каждое утро я просыпался с мыслью о Глэдис, и мне хотелось, чтобы она разделила мое счастье, так похожее на то, которое она мне дарила. Ее молчаливая фигура верхом на лошади была похожа на медленно движущуюся тень… Я не знал, как сказать ей о своих чувствах.

Мы подъехали к дому; ни в одном окне не горел свет. Было слишком холодно оставлять лошадей на улице. Глэдис не хотелось оставаться одной, и, сложив сумки на веранде, мы вместе повели лошадей на конюшню. Здесь тоже было темно, но воздух согревался дыханием стоявших в стойлах лошадей. Огниво и фонарь я нашел на привычном месте. Свет упал на бледное лицо Глэдис с темными, широко раскрытыми глазами. Она тихо стояла рядом, пока я распрягал Грэна и Фэка; их нелегкое путешествие закончилось. Потом молча, в бездумном порыве я подошел к Глэдис и изо всех сил сжал ее в объятиях.

— Неужели ты не понимаешь, — сказал я, — что я люблю тебя и поэтому люблю этот дом, а любовь к дому делает мою любовь к тебе еще больше? Почему ты не хочешь, чтобы я любил и тебя, и нашу усадьбу, если для меня это одно целое?

— Не надо ничего объяснять! — воскликнула она. — Я понимаю, все понимаю. И я не всегда была права. Это и мой дом тоже. Я вдруг почувствовала в нем частицу себя.

Мы прошли в дом, никому не дав знать о своем приезде. Нам ни с кем не хотелось делить эту радость.

Привыкнув пользоваться островитянским календарем, усталые и поглощенные дорожными заботами, мы позабыли о том, что сегодня 25 июня — день моего рождения. Глэдис вспомнила об этом, когда мы ложились.