Остров Женщин - [7]

Венчают неразлучную чету.

Страна любви… Утопия, пожалуй.

И все ж я верю, что на этот раз

Страну такую не сочтешь ты малой, —

Приятель мой, обозреватель ТАСС.

Республика, где каждый житель молод,

Республика, чей облик сердцу мил.

На знамени ее, как серп и молот,

Влюбленных руки я соединил.

Любой беды, любой стихии натиск

Такой союз надежно отразит.

«Влюбленные всех стран, соединяйтесь!»

Девиз моей республики гласит.

4

…Рассвет окрасил стены точно к сроку,

Трель телефона словно трубный глас.

— Buenos dias! Нам пора в дорогу.

Сеньор Гамзатов, ожидаем вас.

И вот уже над облачной завесой

Лечу я в мексиканской синеве.

В салоне две прелестных стюардессы,

Живой эпиграф к будущей главе.

Одна — метиска. Белая — другая.

Улыбчивые, движутся легко.

Они хлопочут, кофе предлагая,

Несут кокосовое молоко.

О Мексика! Мне гул испанской крови

В твоей индейской слышится крови.

Две девушки, два звонких предисловья

К рассказу о Республике Любви.

Пристегнуты ремни. Опять сниженье

И двигателей приглушенный гром.

И окруженный пальмовою тенью

Уютный солнечный аэродром.

А на земле — жарища. Губернатор

С улыбкой говорит: — В такие дни,

Как нынешний, у нас почти экватор.

Сегодня сорок градусов в тени…

Встречает нас радушная Мерида,

Сияет полуостров Юкатан.

Мне в качестве испытанного гида

В попутчики старик индеец дан.

Мы с ним в глаза друг другу заглянули,

И чуть не вскрикнул я: —Абуталиб! —

Мне кажется, у нас в родном ауле

Мы точно так же встретиться могли б.

Мне говорят: — Ваш гид, сеньор Гамзатов,

Незаменим. Прислушайтесь к нему… —

И старожилу Мексиканских Штатов

Я, улыбнувшись, крепко руку жму.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Послушай, что дед этот скажет.

Его неподкупны слова.

Николай Тихонов

1

Мой славный гид, всезнающий и мудрый,

Чей лик изваян солнцем и ветрами,

Мне говорит: — Прошли тысячелетья

С тех пор, как я родился на земле…

Такие лица, созданные кистью

Великого художника Риверы,

Я видел на торцах столичных зданий,

Встречал в Паласио Насиональ.

Глаза такие на меня глядели

С многофигурных росписей настенных,

С неповторимых многоцветных фресок,

Запечатлевших время и народ.

У города Чечен-Итцá, где горы

Остроконечны, словно пирамиды,

Мне говорит мой меднолицый спутник:

«Возможно, я ровесник этих гор…»

Мы освежились влагой родниковой,

Прохладой заповедною омылись.

Мне кажется и впрямь тысячелетним

Индеец, продолжающий рассказ:

— …Но, может быть, я в Азии родился,

Откуда через Беринговы воды,

В ту пору не имевшие названья,

Привел я соплеменников сюда.

Тут златокожие Адам и Ева

Все начинали сызнова, средь этих

Песков и скал и кактусов колючих

Они, а не прославленный Колумб.

Я говорю от имени сошедших

На здешний берег, я — извечный голос

Переселенцев, что во время оно

Вдохнули жизнь в безлюдный континент.

Здесь до меня все было безымянно —

Пространства суши и просторы неба.

Я дал названья рекам и вершинам,

Созвездиям придумал имена.

Мне стали домом дикие ущелья,

Служили кровом пальмовые листья,

Потом вигвамы я воздвиг, и храмы,

И пирамиды мощные вознес.

А календарь мой солнечный!

Вздымаясь

По лестнице, следи за ходом тени,

Которую отбрасывают четко

Ступени месяцев, недель и дней.

Я — Циолковский древности. Я космос

Хотел постигнуть. Я добром засеял

И землю, и заоблачные выси,

Не ведая, что где-то зреет зло.

Язык, что мною создан для общенья,

Был продиктован красотою мира,

Сияньем дня, мерцаньем звездной ночи,

Не знал он слов — «Тюрьма, насилье, казнь».

Я не давал воинственных названий

Ни поселениям, ни нашим детям.

Красавицу я называл Звездою,

Выносливого юношу — Скалой.

Мы щедрому давали имя Море,

Мы кроткую Голубкой называли,

Мы нарекали статного Бамбуком,

Именовали зоркого Орлом.

О, в чем я провинился перед небом?

Я создал письмена не для приказов,

Не для угроз и подлых анонимок —

Для мудрости, согласья и любви.

Я был миролюбивым и пытливым,

Не ведал я порохового дыма,

Не знал я огнестрельного оружья,

Покуда к нам пираты не пришли.

У нас такой порядок был когда-то:

Коль два соседа затевали ссору,

Они поврозь в чащобу уходили,

Чтоб ярость одиночеством гасить.

Друг другу приходили мы на помощь,

Как и у вас в Цада, в ауле горном,

Когда вигвам возводят или саклю,

Являются соседи подсобить.

Не знали мы дверей, замков, засовов,

Не знали воровства и лихоимства,

Покуда не подверглись нападенью

Армад, несущих смерть и грабежи…

2

…Глаза у провожатого сверкают,

Как у людей, написанных Риверой,

Индеец говорит о непокорном,

Огнеупорном племени своем.

Его земля, подобно птице Феникс,

Неоднократно превращалась в пепел

И вновь необоримо возникала

Из праха, из развалин и золы.

Иссушенная зноем и ветрами,

Истерзанная волнами нашествий,

Она все тем же солнцем исцелялась

И звонкой родниковою водой.

Внимаю гиду, глубже постигая

Все то, что гибло здесь и возрождалось,

Все то, что создавало племя майя,

Все то, что время сохранило нам.

Слепа стихия. Но лишь в малой мере

Причастна к разрушеньям и утратам.

Тут первым делом зрячие старались —

Налетчики, захватчики, враги.

Акрополи индейские исчезли,

Разрушены дворцы и мавзолеи,

Повалены столбы с резьбой узорной,

Зияют раны в теле пирамид.

Вот храм Дождя, храм Солнца. По соседству

Храм Кукурузы… Средь камней священных

Хозяйничают юркие мангусты,

Растут колючки, прячется змея.

У нас в Аварии живет преданье