Остров традиции - [60]

Не трогаясь с места, Конрад защитно скрестил ноги, потешно зашурудил руками перед детородным органом и расплылся в натужной улыбочке. Поражение начинается с утраты естественности поведения. Эрнст Юнгер.

Конрада под руки, стиснув бульдожьей хваткой, повели в номер, очевидно, снимаемый паханом. По дороге его ткнули под микитки, пнули в бок, отвесили поджопник. Конрад болтался из стороны в сторону, как берёзка на ветру, заплетался отнявшимися ногами, неслышно поскуливал. Он совершенно забыл, что надо умереть, как мужчина, но в силу онемения членов и отнятия языка лишних звуков не издавал.

Пахан не отказал себе в удовольствии с комфортом раскинуться на стуле. Он вальяжно затянулся импортной сигарой и со значением помахал ею перед самыми глазами пленника. Было ясно, что сам он вопросов задавать не будет.

Конрада встряхнули как мешок картошки, и как картошка посыпались куда-то его внутренности.

– Ну говори, сука, – сказали откуда-то сзади. – что ты делаешь в городе?

Конрад засипел, но издать звук не сподобился. Тут же он получил, скорее всего, по почкам – он не знал точно, где почки находятся.

– Вынь гвоздь изо рта, – приказали сзади.

– Х-х-хозяйка из п-посёлка N п-послала за п-п-продуктами, – вдруг вырвалось у Конрада неверным козлетоном.

– У-у, сука! Продуктиков захотел, – сказали сзади и хотели, наверное, вновь звездануть по почкам или чему там ещё, но Пахан предостерегающе поднял руку и глубоко задумался. Думал он с минуту, в течение которой Конрад наверняка растянулся бы во весь рост на полу, если бы его крепко не держали.

– А как зовут твою хозяйку? – прохрипел, наконец, пахан, пуская дым из ноздрей.

– Анна, – отозвался сдавленный фальцет и шёпотом добавил: – Анна К– К– Клир.

Пахан вновь затянулся и грозно-вопросительно взглянул поверх головы Конрада. Бульдожья хватка сразу ослабла.

– Как ты сказал? Анна Клир? Доказать можешь?

Конрад закивал, но выдавить из себя звук не сумел.

– Обыскать, – велел Пахан.

Одни проворные руки в мгновение ока прошлись по всем карманам Конрада, а другие услужливые руки пододвинули сумку-каталку, давеча забытую им у Дитера.

– Есть список продуктов, – сказал угодливый голос сзади.

– Дай сюда, – распорядился пахан и углубился в чтение засаленной мятой бумажки. Наконец, он изрёк: – Её почерк, вроде.

– Если что, мы сличим, – произнесли сзади.

И Конрада оттащили в соседний номер и закрыли одного, предварительно связав за спиной руки. Целую, как показалось, вечность, он пролежал на холодном полу, после чего вдруг послышались шаги, и вервие на его запястьях вмиг ослабло.

– Повезло тебе, – с нескрываемой досадой сказал тот же голос.

Затем Конрада вновь препроводили к Пахану. На сей раз его не волокли, а бережно поддерживали.

– Передай Аннушке привет от … – Конрад не воспринял, от кого, и впоследствии так и не смог вспомнить. Погоняло как погоняло. – Завтра вечером приходи к складам на улице Энгельса, дадим всё, что она просит. Со скидкой. А сейчас – исчезни.

Конрад, не веря своему счастью и не видя ничего вокруг, засеменил туда, где по его расчётам должна была быть дверь. В расчётах он, конечно, ошибся, но никто им уже не интересовался, и наконец, он нашёл путь наружу, в холл.

– Каталку забыл! – крикнули ему вслед. – Завтра получишь, вместе с товаром.

Землемерное училище имени Хрубеша – старейшее в Стране Сволочей. Высочайшее Повеление на основание оного имело место в один год с пуском первой в империи железной дороги, отвели для него усадьбу в пух и прах проигравшегося графа Кизеветтера, отслужили благодарственный молебен. Сперва дела его шли ни шатко ни валко: казённокоштные воспитанники, сироты павших за Отечество унтер-офицеров учились из рук вон плохо, из-под розог, а своекоштных было мало – всё больше инородцы с западных окраин. Казённокоштных определяли в Геодезическое Управление при Главном Штабе, своекоштные сами себя определяли в повстанцы, за свободу народа своего сражаться шли. Недоимок за училищем числилось немерено, и на семнадцать лет оно вообще прекратило существование, и лишь с объявлением земской реформы учредили его вновь. С тех пор воспитало оно немало людей достойных и заметных. Иные потом в сельскохозяйственную академию пошли, иные в бомбометатели, иные и туды, и сюды. Например, Людвиг Хрубеш, землемер и пароход.

Говорили – раньше эти лучшие и достойнейшие на доске почёта висели, на веки вечные. Но когда однажды стекло на доске разбили, украсились их физиономии нехорошими словами, рогами и бородами, а иные портреты и вовсе пропали.

Землемера из купленной намедни книжки среди них не было.

Конрад сидел на лавочке, ждал директрису училища – она, как ему сказали, в гороно отъехала. Глядя на резвящихся во дворике типовых хамов и прошмандовок в форменных тужурках, он прокручивал в неутомимой башке один из последних базаров с Профессором. Немудрено – он касался народного просвещения.

Конрад начал тот базар с того, что школа – самое мифологизированное в Совке учреждение. Сознанию большинства сограждан рисуется какой-то мрачный Тартар, где церберы с указками в руках измываются кто во что горазд над беззащитными детишками.