Остров традиции - [153]

Уважение к старшим по возрасту Понятиями не предусмотрено. Думаю, вот почему: Понятия регулируют жизнь воинов, а век воина короток. Кто много прожил, тот вряд ли воин. А кроме того, воин ценен репродуктивной способностью: погибнет, а семя своё всюду рассеет, так Л. Гумилёв про пассионариев писывал. А кто репродуцировать себя уже не способен, столь же лишён ценности, как неспособный убивать врагов и гибнуть всуе.

Воин ради войны отождествляет старость и слабость, и правильно делает. А слабое он уничтожает. Тинэйджеры из предместий стайками мутузят старушек, возвращающихся из продмага. Растущие организмы тоже хотят питаться. Более того – должны.

Наше общество молодо. И не только в силу средней продолжительности жизни. У него нет прошлого, оно живёт с чистого листа. Всё, что претендует называться прошлым, подлежит истреблению.

А я асоциальный элемент и как таковой подлежу истреблению – теперь ещё и в силу возраста.

Батюшка мой за бугром проявляет социальную активность: консолидирует родителей сволочноязычных психических инвалидов. На одно из сборищ был приглашён местный врач, всех неизгладимо впечатливший, ибо беззаветно верный заветам гуманизма. Мало того, что у этого врача у самого психическая дочь – так плюс они с женой удочерили ещё одну такую же. Но не в этом соль анекдота.

А в том, что в этом семействе есть ещё и третья девочка, младшая родная дочка. Она-то как раз «нормальная». Сейчас старшим сестрёнкам по девятнадцать, а ей – шестнадцать. Так вот: «нормальная» мучима жутким комплексом: почему она не такая, как сёстры? Какое моральное право она имеет быть «нормальной»?

Парадигматично.

Да устыдится сильный своей силы и умалится перед слабым.

Лишнее подтверждение того, что Запад усвоил уроки сволочной литературы.

Испокон веку высшим идеалом человека в Стране Сволочей был Праведник. Вот заноза-то.

Понятия – что дышло: куда повернёшь, то и вышло.

Если дом не строится с фундамента, попробуй с крыши.

Не боится тот, кто ни с чем страшным не сталкивался. Чтобы бояться поднести палец к огню, надо обжечься.

Не на том ли основано бесстрашие молодых?

А когда столкнёшься со страшным, обожжёшься, начинаешь бояться. Бояться – и преодолевать страх. Постоянно преодолевать. И вновь станешь бесстрашным. Ибо сталкивался со страшным слишком часто.

Самое страшное – собственная немощь. Надо накопить её вволю.

Боли нет, есть только страх.

Кто не надеется, тот не боится.

Кто не боится, тот свободен.

Заснул Конрад, как и прежде, под утро. С топором в руках – а заснул: видимо, события минувшего дня требовалось утопить в заполошном, бессвязном сновидении. Никто его сон не потревожил. По пробуждении светозарный полуденный луч ударил ему в глаза, и птичий гомон настроил его на позитивный лад.

Запахнувшись в шинель, он вышел в сад и впервые в жизни застал Анну в праздности. Она сидела на скамейке и нежилась в тёплых потоках. Она поприветствовала его, словно и не прощалась с ним давеча на веки вечные.

– Опять вы с вашим режимом… Чудесная погода сегодня… А не хотите ли сыграть в бадминтон?

«А. Клир – чемпионка по бадминтону», – мелькнуло сразу же в голове Конрада.

– Где?.. – только и нашёлся что сказать он.

– На лесном участке снег практически растаял. Конечно, лучше играть летом, но летом мне будет малость не до того.

Конрад пробормотал что-то вроде: «Ну в бадминтон я когда-то кое-как…», а Анна уже расчехлила ракетки и принялась с наслаждением чеканить воланчик. Было видно, что ракетка покорна её руке как смычок виолы, и Конрад закомплексовал. Впрочем, Анна отнюдь не собиралась играть на счёт. Правила были, в сущности, дворовые – как можно дольше удерживать воланчик в воздухе. И Конрад до поры до времени попадал по нему, только вот упарился сильно. Наконец, он не сумел достать снаряд, летящий на неудобной высоте, и тот упал к его ногам. Конрад с видимым трудом нагнулся, подкинул волан перед собой и вдарил по нему ракеткой сверху вниз. Он всегда так подавал.

– Стоп, Конрад. Кто же так подаёт? – спросила Анна, парируя удар.

– А что не так? – изумился Конрад, не успевая к волану.

– Снизу вверх и сбоку наискосок, – ответила Анна, подняла волан и показала, как надо.

– А-а… Сейчас, – сказал Конрад и чуть не получил воланом по лбу. Он обиженно поджал губы и с натугой поднял снаряд. Подкинул его и попробовал по-анниному поддеть ракеткой сбоку. Ракетка разрезала воздух, воланчик безжизненно упал. Конрад вновь нагнулся и повторил попытку. Ракетка смачно свистнула, но снаряд не задела. Конрад опять вынужден был поднимать его с земли и пытаться снова запулить по нему снизу. Результат был тот же. Анна подошла к Конраду, взяла его руку с ракеткой в свою, но та всё равно шваркнула мимо. Конрад вошёл в раж. Пыхтя и обливаясь потом, он снова и снова поднимал непослушный волан и молотил ракеткой по воздуху. Это продолжалось минут десять, и через десять минут у него пошли зелёные круги перед глазами, а воз был и ныне там.

– Да хватит вам, – сжалилась Анна. – Подавайте как привыкли.

Но Конрада было не остановить. Он продолжал исступлённо лупить в белый свет как в копеечку. В конце концов, Анне пришлось силой (а сила в ней оказалась недюжинная) отбирать у Конрада ракетку – ради сохранности этой самой ракетки.