Остров Таусена - [21]

Пока завтракали и пили чай, стало рассветать. Окно посерело, потом побледнело.

Хозяин встал:

— Сейчас начнем экскурсию по острову.

Он вышел.

— Итак, — сказал Цветков, — мы уже знаем его имя…

— Но не знаем фамилии, — заметил Гущин.

— Зато знаем национальность: судя по имени, норвежец.

— Верно. И знаем, что он врач.

— И что он живет здесь десять лет, — продолжал Цветков, — да не один, а с какими-то людьми. Хорошо владеет русским языком…

— Но, — заметил Гущин, — все-таки он какой-то… очень странный! Чтобы не сказать больше.

Хозяин вошел, неся ворох теплой одежды.

— У нас еще не очень холодно, — сказал он, — но ветер. Это и хорошо, что здесь много ветров…

— Почему? — спросил Гущин.

— Увидите. А одеваться надо теплее. Сыро.

Когда они вышли из дому, было уже светло. День был пасмурный. Нависли низкие, тяжелые облака. Дул не холодный, но очень сильный ветер.

Друзья огляделись. Пейзаж не походил на арктический. До горизонта тянулась зелень, правда неяркая. Ночью, при свете полярного сияния, через окно она казалась серой. У самого дома росли кустики. И недалеко поднималась очень высокая, толстая мачта.

— Радио! — воскликнул Гущин.

— Нет, — резко сказал хозяин, — это ветросиловая станция.

Действительно, наверху мачты вращался ветряк — так быстро, что лопасти нельзя было различить.

— Так вот откуда ваше электричество! — заметил Цветков.

— Да, — сказал хозяин, — это удобный двигатель. Я привез его с собой. Он очень простой конструкции, портативен, работает безотказно.

— У нас много таких установок, — сказал Гущин. — По-моему, при этом двигателе должна быть динамомашина.

— Конечно, — подтвердил Орнульф, — и сила двигателя меняется в зависимости от силы ветра. Правда, здесь ветры на редкость равномерные и очень сильные.

Идти против ветра было трудно. Он дул ровно, без порывов.

— У нас редкий день совсем без ветра, — продолжал хозяин, — но все же установка имеет батарею аккумуляторов на три-четыре дня работы. С изменением силы ветра меняются скорость динамо и напряжение. Этот двигатель работает совершенно автоматически. Динамомашина соединена с аккумуляторной батареей при помощи реле и автоматического выключателя и заряжает ее, когда увеличиваются скорость и напряжение. А если скорость ветра уменьшается, динамо отъединяется от батареи, и она не может разрядиться. Ток от батареи можно брать в любое время.

Гущин, подняв голову и придерживая от ветра меховую шапку, внимательно смотрел на электростанцию.

— Мачта разборная, — продолжал Орнульф. — Лопасти штампованные, из листовой оцинкованной стали и очень прочны. Их всего две, они похожи на лопасти воздушного винта самолета. Имеется руль, при помощи которого они устанавливаются по направлению ветра.

В его деревянном голосе прозвучала чуть заметно нотка гордости.

«И впрямь он практический человек, — подумал Цветков. — Но есть в нем все-таки что-то странное. Уж очень он хвастает своим ветряком, а ведь эта конструкция давно устарела!»

Но он вежливо спросил:

— Итак, эта установка вас освещает?

— И греет и готовит пищу, — добавил хозяин. — А вот и наш электромонтер!

Навстречу им шел человек почти такого же низкого роста, как и домашняя работница Орнульфа. Ветер дул ему в спину, подталкивал, и он должен был невольно ускорять шаги. Приблизившись, он поклонился и посмотрел на них с любопытством, но без удивления: очевидно, население острова уже знало об их прибытии. Гущин и Цветков ответили на поклон, а хозяин обменялся с монтером несколькими фразами. Гостям понравилось лицо этого человека: оно было, как и у женщины, монгольского типа, широкое, с острым подбородком, выдающимися скулами и узкими глазами. В нем было что-то открытое, простодушное и вместе с тем мужественное. Возраст его трудно было определить. Он казался молодым, но выражение лица было несколько усталое, как у много пожившего человека.

Тон его в разговоре с хозяином был почтительный, но без подобострастия.

Когда он пошел дальше, Цветков спросил:

— Скажите, пожалуйста, какой национальности эти люди?

— Саамы, — ответил хозяин, — или, как их еще называют, лапландцы, лопари.

Помолчав, он добавил:

— Хорошие люди, хорошие друзья. Единственные.

— А много их здесь с вами? — спросил Гущин.

— Две семьи. Они приехали со мной. Было четверо взрослых и столько же детей.

Потом еще родились дети. Теперь всего, кроме меня, четырнадцать человек, в том числе трое совсем маленьких. — Орнульф нахмурился. — Были еще два подростка, — продолжал он, — они были бы теперь юношами.

— Они умерли? — участливо спросил Гущин.

— Да, — односложно ответил Орнульф.

— От какой-нибудь инфекции?

— Здесь инфекции не бывает, — задумчиво сказал Орнульф. — Болезнетворных бактерий почти нет, как повсюду в Арктике — исключительно чистый воздух.

— Мы создадим здесь прекрасный курорт! — вырвалось у Цветкова.

Орнульф поглядел на него с недоумением: мысли хозяина были где-то далеко.

— Один из этих мальчиков утонул во время рыбной ловли, когда поднялся шторм, — продолжал он, — другой погиб при охоте на белого медведя. Наша жизнь полна трудов и опасностей. Природа Севера сурова.

«Вот потому-то ее и нужно завоевывать силами коллектива, — подумал Гущин, — а не кучкой людей».