Остров с зеленой травой - [19]

Он налил себе еще рюмку. Выпил и вспомнил спившегося к концу жизни отца, сумасшедший, счастливый блеск в его глазах, когда отец впервые увидел его в генеральской форме, — они с Ларкой в очередной отпуск приехали тогда навестить стариков. Он хорошо помнил, как отца больше всего поразил даже не китель с золотыми погонами, а черная «Волга», которую ему выделил военком после встречи на вокзале. Отец все подходил к окну посмотреть на «Волгу» и потрясал кулаком непонятно кому: «Мать, ты не поверишь, лично военком машину дал! Лично!» И хитро поглядывал на Ларку, улыбаясь щербатым ртом: «Как теперь жить будешь, генеральша? На полную катушку?» Ларка через силу улыбалась ему в ответ и мечтала поскорее вернуться в гостиницу, ночевать у родителей мужа она наотрез отказалась. Водитель принес коробку с деликатесами. Мать накрыла на стол, отец захмелел после трех рюмок и прослезился. Потом они укладывали его, совсем опьяневшего, спать, а он все потрясал ссохшимся кулачком и бормотал: «Как ты им дал, сынок! А? Как ты им всем дал!»

Ему необычайно везло. Он восходил к вершине власти стремительно, будто кто-то всесильный и снисходительно-благосклонный тащил его наверх. Он только успевал оказываться в нужное время в нужном месте с выражением преданности на лице. Огромная страна погрузилась на самое дно, словно уставший от бестолковой команды океанский лайнер, раскололась на части, а его с верхней палубы вместе с постояльцами кают класса «люкс» затянуло в образовавшийся воздушный пузырь и благополучно вынесло на поверхность, смешало с пеною морскою. И оказались они надо всеми.

Он машинально продолжал натирать кий мелком и никак не мог успокоиться. Не давал покоя взгляд детских глаз домработницы, ее прижатые к груди в знак благодарности руки, обезоруживающая запредельная покорность. Стало опять нехорошо, как в гладильной комнате. Он переждал это отвратительное состояние, глубоко вдыхая прохладный апрельский воздух. Придя в себя, швырнул кий на стол и спустился в кабинет. Заперся там и напился. Про себя решил, что к домработнице больше не подойдет.

Но прошло время, и она сама к нему пришла. Постучалась в бильярдную, заглянула в дверь: «Можно, Дмитрий Владимирович?» «Чего тебе?» — не отрываясь от игры, спросил он. Она зашла, прищемила пальцами складки юбки по бокам, как провинившаяся маленькая девочка, и тихо произнесла, глядя влюбленными глазами на разлегшуюся на зеленом сукне фигуру: «Дмитрий Владимирович, я там, в гладильной комнате, все придумала. Никакого следа-то не должно остаться, вот». Тут же испугалась своей смелости и совершенно смутилась, щеки у нее покраснели. Он оторопел от такого поворота событий. Отложив кий в сторону, выпрямился, посмотрел на нее так, будто впервые видел, не понимая, что ему со всем этим теперь делать. Собравшись с мыслями, сначала решил строго отчитать ее и после выгнать из бильярдной; надо было раз и навсегда положить конец этой странной никчемной связи, сулящей лишь одни неприятности. Но в ее глазах он увидел столько доверия и привязанности, от нее исходило такое искреннее стремление ему навстречу, что он не смог обойтись с ней подобным образом, почувствовал, что отказ даже в мягкой форме будет сродни жестокому предательству. Невозможно было не откликнуться на ее ожидания. В это время ответное ее беззащитной открытости чувство, замешанное на жалости и приязни, родилось в его душе. «Иди, я сейчас приду», — только и смог сказать он. Ее поведение было для него удивительным и необъяснимым, но не вызвало раздражения или неудовольствия. Она ушла, а он открыл бар и налил в стакан коньяка.

В гладильной комнате она встретила его застенчивой улыбкой. А он, вновь увидев ее, понял, что не сможет поступить с ней запросто, механически, будто с куклой в переднике. Теперь только по-настоящему и рассмотрел он ее лицо: вокруг носа россыпь бледных веснушек, высокий чистый лоб, припухлые губы, в мочках ушей два красных камешка, волосы зачесаны назад и заплетены в две толстые косички. И бесконечно доверчивые глаза, лучше бы в них не смотреть.

«Дмитрий Владимирович, все будет хорошо», — видя его замешательство, успокоила она. Когда-то он уже слышал подобные интонации. «Дима, у тебя все получится». Верочка, конечно же Верочка… Он очнулся от мимолетного воспоминания. Галинка ждала, глядя на него счастливыми глазами. «Откуда ты взялась на мою голову?» — подумал он и вслух произнес: «А где же твой передник?» — «Я ведь уборку уже закончила». — «Мне нравится, когда ты в переднике». — «Так я тогда сбегаю, надену». — «Не надо, в следующий раз».

Он так и не смог сблизиться с Галинкой, не решился. Остался хозяином, генералом, работодателем, государственным человеком, но мужиком, которого любит женщина, так и не стал, тепла отдавать не захотел, остался в границах формальностей. Она сама находила его в большом доме, когда была возможность. Ничего никогда не просила и не надоедала. Стучалась в дверь, заглядывала и, если он кивал ей, уходила к себе и ждала. Если же говорил, что занят, то в этот день она больше не приходила. Это стало частью ее работы, ее долгом, который она сама себе придумала и без которого уже не могла обходиться. А он следовал за ней по заведенной привычке, получал свое — и легко расставался до следующего раза. Но она все равно была счастлива, он стал для нее главным человеком в жизни, сильным, богатым и при этом — самым близким. Оказалось, что ей этого достаточно, более чем достаточно. Перед сном она доставала из фибрового чемоданчика образок с изображением иконы святого Димитрия Донского, ставила перед собой на тумбочку и молилась за здоровье своего Дмитрия Владимировича. Затем, блаженная, засыпала.