Остров Разочарования - [48]

Дело в том, что, по расчетам барона фон Фремденгута, подводная лодка с подкреплением людьми и некоторым дополнительным вооружением, оборудованием и материалами должна была всплыть на внутреннем рейде острова Разочарования не позже девятого - десятого июня. Пока Сморке на свободе, можно рассчитывать, что он сделает все от него зависящее, чтобы освободить своего майора и фельдфебеля из плена. Хотя, с другой стороны... Время от времени майору приходило в голову, что ефрейтор Сморке сможет сделать неплохую карьеру и на том, что он один из всего гарнизона избежал пленения и что ему, пожалуй, нет расчета рисковать шкурой ради того, чтобы спасти воинскую честь и карьеру обоих своих начальников. Больше того, в случае, если ему удастся выручить их из заточения, и эта его заслуга и та, что он один остался на свободе, должны быть преданы забвению ради доброго эсэсовского имени Фремденгута и Кумахера. Как бы Сморке не стал вместо этого спокойно дожидаться прибытия подкреплений. (Фремденгут поймал себя на мысли, что он лично поступил бы именно так. Но он тут же разъяснил самому себе, что, как майор войск СС и сын директора крупнейшей германской фирмы, он сможет принести больше пользы фюреру империи, не рискуя жизнью ради спасения двух нижних чинов.) Нужно будет, пожалуй, договориться с Кумахером, чтобы на тот крайний случай, если Сморке не поможет им, оклеветать его перед их будущими освободителями, сказать, что они попали в плен исключительно из-за трусости, даже лучше, прямому предательству Сморке... Но нет, Сморке не додумается до такой подлости, чтобы оставить боевых друзей в беде!.. Господи, к чему эти страхи! Ведь Сморке не знает, когда должна прибыть подлодка! Нет, он сделает все, чтобы выручить их до девятого июня. Страшно подумать, что будет, если их выпустят на волю люди из подкрепления: срам, военный суд, разжалование, личная немилость фюрера, лишение орденов, штрафной батальон, фронт! Советский фронт! Бр-р-р-р!..

В том, что подводный корабль прибудет и всплывет вовремя, майор фон Фремденгут ни на минуту не сомневался.

Словом, если бы капитан Фламмери, не говоря уже о Цератоде и Мообсе, мог проникнуть в мысли, владевшие обоими пленными в связи с обнаружением очков казненного ефрейтора, он согласился бы на любые меры в отношении его нареченных «заблудших братьев», ибо, что ни говори, а он очень ценил свою жизнь.

Но мистер Фламмери думал в это время о том, что ему было бы не в пример приятней видеть на положении арестанта этого «въедливого большевистского фанатика», нежели Фремденгута, вынужденного ко всему прочему делить заключение с каким-то вульгарным и плохо воспитанным фельдфебелем.

Погуляв с четверть часа, пленные без возражений согласились, вернуться в камеру: им нужно было наедине обсудить дальнейшую линию поведения.

Только они скрылись в темном провале входа в пещеру, как оттуда, блистая гладковыбритыми, чуть обвислыми щеками, выплыл торжественный и подтянутый Цератод. Лысину его до поры до времени защищал от солнечных лучей изготовленный по рецепту Егорычева носовой платок, завязанный по краям четырьмя узлами. Цератод протер другим носовым платком толстые линзы своих очков и стал всматриваться в процессию, которая уже прошла большую половину подъема.

- Насколько я понимаю, - процедил он сквозь зубы, - милые сердцу нашего дорогого Егорычева туземцы спешат к нам всей деревней. Они поют псалмы, но мы должны быть готовы к тому, что они могут найти привлекательным пошвырять, и нас всех в океан вслед за преступным, - Цератод иронически подчеркнул это слово, - Сморке. Лиха беда начало. А начало положено при любезном содействии нашего дорогого капитан-лейтенанта. Что ж, нам остается только, мистер Егорычев, просить вас не оставлять нас наедине с вашими дикарями. Ваш пудинг изрядно пригорел, и давайте совместно чистить сковородку.

- Вы напрасно беспокоитесь, - сказал Егорычев. - Судя по всему, вы себя обожествили в глазах этих простодушных малых, заявив, что вы прилетели сюда с Луны. Кстати, зачем вы им это сказали? Ведь помимо всего прочего ваш обман рано или поздно раскроется.

Он отлично понимал, что майор решил под шумок сыграть на суеверии островитян. Он задавал Цератоду вопрос лишь для того, чтобы стоявший рядом кочегар Смит мог из ответов своего велеречивого соотечественника сделать для себя соответствующие выводы.

- Ах, друг мой, - отвечал ему Цератод, исходя из тех же соображений, - вам никогда не приходило в голову, что эти чернокожие бедняги - наши младшие братья? А ведь это именно так. Для пользы младшего брата старший может, а зачастую даже обязан, сказать заведомую неправду. Разве вам, человеку, в правдивости которого я не имею ни малейшего основания сомневаться, не случалось пугать ребенка, что его заберет бука, дьявол, разбойник, людоед, ведьма, полицейский, если он, скажем, не съест своей порции каши или не даст себе вымыть голову? Согласитесь же, друг мой, что, кроме лжи греховной, есть еще и святая неправда любящего человека.

Так мистер Цератод официально объявил себя старшим и любящим братом местного населения.