Остров - [12]

Девушки пришли на вокзал еще засветло, с родителями. А потом, когда остались одни, сели на чемоданы, аккуратно сдвинув коленки, да так и просидели несколько часов, не поднимаясь. Когда они появились здесь, сугробы по ту сторону окна едва достигали подоконника, а теперь снег уже подбирался к форточкам. За это время стемнело, закрылся и снова открылся ресторан, несколько раз шумно перессорились и так же шумно помирились цыгане, неизвестно куда и откуда направляющиеся. Два парня, которые подрались было возле девушек, сходили вместе в парикмахерскую, побрились, постриглись и мирно уснули в обнимку, распространяя смешанный запах дешевого одеколона и плохой водки. У обоих были розовые щеки, припухшие губы и длинные жидкие бакенбарды.

– Вот такой муженек попадется, – сказала Люба. – Хочешь – смейся, хочешь – плачь... Сразу вешаться можно.

– Почему? Ребята как ребята...

– Ну, извини-и, – протянула Люба. – Лучше уж по рукам пойти... Все веселей.

– Скажи, а в Александровске есть корейцы? – неожиданно спросила Катя.

– Есть, наверно. Они везде есть, по всему Острову. А что?

– Ну как... Русские ребята вряд ли захотят со мной... Ты понимаешь...

– Ого! Еще как захотят!

– Послушай, но ведь старая граница была южнее Александровска, значит, там нет корейцев?

– А почему ты решила, что наши ребята не захотят...

– Стыдно, наверно. Помнишь, как над Юркой смеялись, когда мы с ним в кино стали ходить? Я не знаю, что ребята говорили ему, только слышала, что смеялись. И больше мы с ним не ходили...

– Глупости! Смеялись, когда кто-то сказал, что после вашей свадьбы он твою фамилию возьмет... И будет Юрка – Хан. Ой, кажется, посадка начинается! Давай пробираться, а то места займут – потом доказывай.

МАЛИНА, НАГРЕТАЯ СОЛНЦЕМ. Фамилия у него была звучной и представительной – Арнаутов. Ему шел седьмой десяток, большую часть жизни он прожил на Острове и теперь не мог отсюда уехать, как бы этого ни хотелось: резкая перемена климата убила бы его, сроднившегося с островным солнцем, влажностью и прочими тонкими вещами, в которых и медики не очень-то разбираются. Работал Арнаутов ревизором-бухгалтером. Сухой, лысый, красный, он всегда приходил в отличное расположение духа, вспоминая о своем прошлом, когда на Острове было мало людей, совсем не было авиации, и он – молодой, сильный и веселый – ездил на собаках, оленях и еще на чем-то.

Арнаутова, как огня, боялись на всех бумажных комбинатах Острова. И это давало ему силы жить. Он где-то вычитал, что хорошее настроение, довольство собой и своими делами, как ничто другое, продлевает жизнь. С тех пор Арнаутов вызывал в себе радостное состояние духа чуть ли не силком. Да, он был бодр и энергичен, но очень болезненно переносил старость. Рядом с людьми молодыми и здоровыми он чувствовал себя чуть ли не оскорбленным. Арнаутов понимал, что годы не вернешь, но ничего не мог с собой поделать. Чужую молодость воспринимал как вызов, попытку уязвить его, намекнуть о скором конце. Имея дело с молодыми специалистами, он невольно настораживался, капризничал, сопел, подолгу копаясь в цифрах, и всегда находил то, что хотел найти.

Арнаутов был богат. И это давало ему то ощущение превосходства, без которого он тоже не мог общаться с людьми. Но понимая, что это превосходство условное, оно исчезает при одной только мысли о возрасте, Арнаутов с подъемом говорил о своем железном здоровье, о долгих годах, ожидающих его на материке. Там, в южном городе Ростове, ожидал его двухэтажный дом с белыми стенами, машина «Волга», тоже белая, и яблоневый сад. Обо всем этом Арнаутов говорил часто, с неизменной обстоятельностью и... Прекрасно зная, что никогда не будет ездить в белой машине, жить в доме с белыми стенами и отдыхать в белом яблоневом саду.

Несколько лет назад Арнаутов пережил семейную драму, после которой его отношения с молодыми обострились еще больше. Дело в том, что жена Арнаутова, женщина моложе его на добрых два десятка лет, как-то во время очередного отпуска на материке познакомилась с полковником авиации и, получив предложение, написала обо всем Арнаутову. Старик очень обиделся, но препятствий чинить не стал. А когда жена уехала к своему полковнику, отправил длинное письмо в Министерство обороны о моральном разложении высших чинов армии. Естественно, летчика вызвали куда надо, что надо сказали, чем надо пригрозили. После этого жена вернулась на Остров, почти год работала уборщицей в кинотеатре. Сжалившись, Арнаутов предложил ей вернуться. Она вернулась. Теперь в ее обязанности входило стирать бывшему мужу, готовить, убирать квартиру и молчать. Женщина, за один год состарившись на все десять, согласилась. От нее Арнаутов и узнал, что после истории с его письмом дела у полковника пошли плохо, он даже запил, а однажды выстрелил себе в грудь, но неудачно, и несколько месяцев пролежал в больнице.

В тот вечер, перед отъездом в командировку, с Арнаутовым произошел странный случай, сильно поколебавший его самоуверенность и спокойствие. Глядя, как бывшая жена молча укладывает его чемодан, а потом увидев совсем рядом, очень близко ее руки, когда она пришивала пуговицу к уже надетой рубашке, Арнаутов вдруг перенесся в солнечный полдень на окраине города Запорожье, в заброшенный сад, оказался среди кустов малины и рядом с загорелой девушкой в коротком платье. Наклонившись к кусту, он нечаянно коснулся щекой ее колена. Оно было теплое и показалось почти обжигающим. Девушка засмеялась и протянула ему горсть собранных ягод. С болезненной четкостью Арнаутов увидел, как он, сорокалетний бухгалтер, тощий и неуклюжий дикарь с далекого Острова, губами берет с ее ладони теплые, нагретые солнцем ягоды. И ладонь девушки тоже была теплая, перепачканная малиновым соком...