Остров, одетый в джерси - [22]

— Чему ж его учить, если он — доктор? — развел руками Кумар.

— В Ассаме знаешь, как говорят? Повторение — мать учения.

— А у нас по-другому говорят, — сказал я.

— Как?

— Семь раз отмерь, один раз отрежь!

— Что же мы должны отмерить? — удивился Мриген. — И чего потом отрезать?

— Мы еще не знаем, какой он доктор. Может, он терапевт? А теперь хочет на биолога переучиваться.

— Тогда он, конечно, может стать нам товарищем, — согласился Мриген. — У нас в Ассаме еще так говорят: «Ученью годы не помеха!»

— В Бомбее тоже так говорят, — вставил Кумар. — Но вот что такое бонобо?

Этот вопрос прояснить тогда никто не смог и ответ на него мы, конечно, узнали позже.

— Что это за бонобо? — думал я время от времени. — Наверное, опасная болезнь. Вроде бери-бери, но только опаснее.

А Кахремере Стоми всех обманул: он оказался доктором, который животных лечит. Ветеринаром.

10

Следующим утром в столовой я увидел уже трех африканцев. Три угольно-черные головы вращались над столами, поедая бутерброды с сыром и галеты.

Две головы были мне знакомы. Это головы Наянго и Стоми.

Третью голову я видел впервые. Она была такой удивительной формы, что если бы я встретил ее раньше, то, конечно бы, запомнил. Она была похожа на гигантский боб.

С обладателем новой головы следовало бы поздороваться и познакомиться. Но сделать этого было нельзя, потому что ее уши были закрыты наушниками плеера.

— Чего он там слушает?

Я подошел к своему столу, за которым сидели Наянго и Стоми.

— Гуд морнинг!

— Это правда, — кивнул Наянго. — Утречко во какое!

Стоми оторвал голову от бутерброда и, не прекращая жевать, задумчиво взглянул на меня. Он еще раз укусил бутерброд.

Мышцы его скул были мощными как бицепсы. Они так вздувались при каждом взмахе челюстей, что становилось ясно — если им надо будет, они откусят и рельсу.

Не дождавшись от Стоми ответа, я начал насыпать в тарелку овсянку и заливать ее горячим молоком.

Тщательно вытерев губы салфеткой, Стоми сложил ее корабликом и поставил в центр стола. Затем вдруг, не глядя на меня, сказал:

— Бонжур!

Тарелка поплыла вместе с овсянкой к краю стола.

— Почему ты говоришь по-французски? — спросил Наянго. — Ты разве не африканец?

— Е-е-е-е! — удивился Стоми. — Что, я не могу говорить по-французьки?

— Нет, — упорствовал Наянго. — Ты африканец, который находится в Англии. Ты должен обращаться ко всем по-английски. Зашел утром, скажи «Гуд морнинг!». Вот слышал, как Стас сказал.

— Ты слышал? — обратился он к Кумару.

— Я слышал, — ответил Кумар. — Я слышал как он тебе «Гуд морнинг!» сказал, а мне он почему-то ничего говорить не захотел.

— Как же я вам скажу, — удивился я, — если у вас сосед в наушниках не слышит ничего. Чего он вообще там слушает?

— Да, — сказал Наянго, — зачем здороваться, если тебя не слышат? А вот у Стоми нашего нет наушников!

— Э-э-э! — удивился Стоми. — Эти штучки пусть молодежь носит. А вот я хочу сказать, почему по-французьки говорю.

Мы, конечно, замерли, всем это узнать интересно.

— Потому что английським владею слабо. В Заире с детства французький учат. А я во Франции учился, в ее столице Париже.

— А вот мы интересуемся, — спросил Кумар, — кто такие бонобо? Некоторые, вот, думают, что это болезнь.

— Э-э-э! — удивился Стоми. — Вы не знаете, что такое бонобо?

Стоми хлопнул по столу ладонью и засмеялся.

Точно так же образованные люди смеются над теми, кто не знает, что Земля — шар.

Моя овсянка снова поползла к краю стола, явно намереваясь покончить с собой. Я поймал ее и вернул на место.

Смех Стоми тем временем перешел в плач, слезы покатились из его глаз стеклянными горошинами.

Но не ясно было, что это — слезы удивления или, наоборот, печали о том, что мы не знаем бонобо.

Наконец Стоми осушил лицо свежей салфеткой и, раз! — свернул из нее еще один кораблик и поставил рядом с первым.

Затем подумал, взял еще одну салфетку и к двум корабликам добавился третий.

— Ну насмешили! — сказал он. — Бонобо — это карликовый шимпаньзе. Шимпаньзе-то знаете?

Строгие лица вокруг чуть наклонились и махнули бровями, показывая, что шимпанзе мы, конечно, знаем.

— Молодцы, — обрадовался Стоми, — шимпаньзе они знают! Се формидабль!

Он хотел было снова засмеяться, но Наянго его предупредил.

— Ты, рассказывай, не отвлекайся.

— Ну вот, а бонобо такой же шимпаньзе, только ростом меньше и лицо у него, — Стоми провел ладонями по своему лицу, как бы надевая на него невидимую маску, — черное. — Се анималь е тре рар.

— Слушай, — говорит Наянго, — ты по-человечески говорить можешь? Тебя серьезные люди слушают, а ты к ним по-французски обращаешься. Что они могут о тебе подумать?

— Я в школе французский учила, — вдруг сообщила Ханна.

— Что же он сказал? — спросил Наянго, огорчаясь, что кто-то учил французский.

— Не знаю. Мы в школе только песню-считалочку про капризного котенка учили. Если интересно, могу спеть.

— Видишь, — Наянго повернулся к Стоми, — Люди тебя не понимают. А ведь они почти все с высшим образованием. Университеты окончили.

Зря так Наянго говрил. За исключением Ханны, никто из нас университетов не кончал. Я вот, например, в художественном училище учился.

Но лица у всех и вправду были такими, какие могут быть только у бакалавров и аспирантов. А уж Наянго выглядел кандидатом наук. Это позже я узнал, что он работает лесником.