Остров обреченных - [25]

– Жак Сориак. Двадцать три года. Из Парижа.

– Можешь считать, Жак Парижанин, что тебе повезло. Оставь-ка здесь вот отпечаток пальца и получай свои золотые в виде аванса. Один можешь пропить, другой оставь. Сохрани до конца плаванья. Как талисман. Такова морская традиция, Жак Парижанин. А еще передай Дювалю, что твое крещение парусами обойдется ему в две пинты хорошего рома.

– Так и передам, боцман, – увековечивал «новокрещенный» Жак свой найм оттиском большого пальца. – Кстати, почему Дюваль до сих пор не записан ни на один из кораблей?

Боцман удивленно взглянул на Жака Парижанина и, откинувшись на высокую троноподобную спинку дубового стула, мрачно подергал себя за огрызок уха.

– Дюваль… – проклокотал он. – Дюваль – это тебе не какая-то тля трюмная, это штурман.

– Но и вы ведь тоже неплохой боцман.

– Ты прав, Парижанин, я хороший боцман. И все же найти хорошего боцмана значительно легче, нежели даже плоховатого штурмана. Особенно для такого трудного плавания. Может быть, меня это слегка и задевает, но море требует справедливости.

– Море требует справедливости, – эхом отозвался Рой д’Альби, восхищаясь мудростью сказанного, которое, как он почувствовал, навсегда останется в его памяти и его душе. – «Море требует справедливости. Как просто, а значит, священно».

– Так вот, справедливость моря говорит мне, старой тле трюмной, что Дюваль – не просто штурман, он – великий штурман. Он – из той касты штурманов, которые ценятся во все века, на всех морях и во всех портах мира. И это я, боцман Кашалот, могу прийти на поклон к вербовщику матросов. Это я, когда якорь воткнется мне в одно место, могу согласиться выйти в море не боцманом, а старшим палубным матросом или бомбардиром. Но только не Дюваль. Нет, Дюваль, конечно же, спит и видит себя штурманом одного из кораблей адмирала. Но скорее он превратится в портового нищего, чем снизойдет до того, чтобы напрашиваться на эту должность. Все, кому нужен хороший штурман, понимают, что в Гавре есть только один по-настоящему хороший штурман, прекрасно знающий нрав Великого Океана, – это Дюваль. И так же хорошо понимают, что Дюваль не терпит мелкого каботажа, то есть он не будет мельтешить на суденышке вдоль берегов Франции, от порта к порту, где любой сведущий капитан спокойно может обойтись и без штурмана. И еще Дюваль не может долго ходить на одном судне и одним курсом. Это истинный странник морей. Он тяготится всем, что уже пройдено им, что ему известно. Если мы тоскуем по знакомым берегам, то он наоборот, тоскует по берегам, на которые еще никогда не ступал. На которые вообще не ступала нога француза, нога белого человека; по берегам, которые никогда не слышали молитвы.

– Спасибо, боцман, мне очень важно было знать, кто таков Дюваль на самом деле. С ним и с вами я готов идти к любой земле, которая до сих пор не слышала молитв. И, сжав в кулаке золотые монеты, Жак Парижанин ликующе потряс ими в воздухе. «Знала бы Маргрет, как бешено мне повезло!»

– Да, адмирал и в самом деле обещает хорошо заплатить из корабельной казны – по-своему истолковал его ликование Кашалот. – А кроме того, выделить каждому матросу его долю из всего, что будет добыто «на земле без молитв». Так что слава адмиралу де Робервалю! – провозгласил он уже не столько для Жака Парижанина, сколько для тех двух полуоборванцев, которые, выдыхая похмельную гарь, ввалились в вестибюль «Самаритянина», чтобы и самим испытать счастье.

«Теперь-то я наконец смогу написать письмо Маргрет. Теперь мне есть о чем писать: я ухожу в море! Я вернусь небедным, а возможно, и вполне состоятельным человеком, и мы поженимся, как только я ступлю на этот орошенный слезами и молитвами берег Франции, – вот что я напишу ей! И очень жаль, что она не в Гавре, и мы не сможем повидаться. Прощание перед выходом в Великий Океан! Это же так прекрасно!»

– Эй, Парижанин! – остановил его боцман уже в проеме двери. – Ты помнишь, что теперь ты уже нанят?

– Конечно.

– Тогда немедленно бери свои пожитки и отправляйся на корабль! А пока что вот, возьми… Покажешь вахтенному вот этот кусок пергамента с печатью адмирала. Это тебе в виде пропуска в ад.

12

Ранним утром обоз герцогини вновь тронулся в путь.

Сосновый лес полусонные путники преодолели как-то незаметно для себя: Маргрет дремала в карете, склонившись на плечо безмятежно спящей Бастианны; кучера дремали на передках, а лейтенант и его «бессмертные» – в седлах.

Возможно, в таком, полувнятном состоянии они и достигли бы предместий Гавра, которые уже просматривались отсюда, с высоты плато, в далекой низине, если бы вдруг не прозвучали выстрелы.

– Нас кто-то догоняет! – появился у кареты сержант, составлявший с одним из солдат арьергард обоза. – Их целая кавалькада. Они стреляют, очевидно, требуя остановиться. Что будем делать, господин лейтенант?

– Что будем делать, герцогиня? – тотчас переадресовал этот вопрос все еще не проснувшийся до конца лейтенант.

– Двигаться, как прежде, – приказала Маргрет, с подножки кареты осматривая группу – человек двадцать всадников, довольно бойко приближающихся к обозу. При этом несколько из них явно вырвались вперед, чтобы объявить свои условия. – Клод, зарядите-ка мне аркебузу и оба пистолета. А вы, лейтенант, прикажите своим бессмертным быть готовыми к схватке.