Остров на карте не обозначен - [33]

Шакун благодарно поглядел на Борщенко, снова оглянулся и доверительно зашептал:

— Готовятся, сволочи: уже отряды создают…

Борщенко словно кипятком обдало. «Все известно… Полный провал… Держись, Андрей!..»

А Шакун продолжал шептать:

— Оружия у них мало. Но рассчитывают добыть. Скоро, скоро я их прихлопну!..

Сердце Борщенко заколотилось. «Все, все известно! Что предпринять?… Схватить Шакуна за глотку и вытрясти из него, что он знает?… А потом придушить и завалить камнями. Здесь его никто не найдет. Ну, а если он не скажет или наврет? А может, и еще кто-то в курсе — Хенке, допустим? Тогда дело может ускориться. Нет, горячиться нельзя. Надо выпытать осторожно и опередить…»

Не подозревая о том, что творилось в душе Борщенко, Шакун продолжал откровенничать:

— Там у меня есть глаза и уши. Земляк у меня там приставлен. Мне все как есть докладывает.

«Какая же это сволочь там действует?! Уничтожить, раздавить гадину быстрее!.. Немедленно!..»

Борщенко напряг всю свою волю, чтобы внешне остаться безразличным. А внутри у него все кричало: «Ну говори, стерва, говори дальше! Кто он — этот земляк, эти твои глаза и уши?…»

Но Шакун вдруг оборвал свои излияния, испугавшись, что наболтал лишнее. Он впился глазами в лицо Борщенко; a тот равнодушно зевнул и спросил совсем о другом:

— А не знаешь, Федор, куда девались раненые с судна?

Шакун присвистнул.

— Эка хватился! Хенке отдал их мне еще на корабле. — Шакун осклабился. — От них теперь одни кости остались — обглодали рыбы давно.

Теряя над собой власть. Борщенко медленно поднялся, бледный, с горящими глазами, страшный.

Шакун попятился.

— Что с тобой, Павел? Зубы, что ли, опять схватило? — догадался он. — Пойдем в казарму. Там есть аптечка. Приложишь что-нибудь…

— Пошли, — глухо согласился Борщенко.

3

К двум часам дня Борщенко явился к главной канцелярии. Он не сумел отвязаться от Шакуна. Тот говорил:

— Ты же, Павел, не знаешь немецкого языка. Без меня еще пристрелят тебя ни за что ни про что.

У входа стоял эсэсовец с автоматом. Немедленно явился второй эсэсовец. Шакун объяснил:

— Мы — по вызову.

— К штандартенфюреру вызывали только Брагина, — сказал эсэсовец. — Тебя не вызывали.

— Но я буду нужен как переводчик, — уверенно заявил Шакун.

Эсэсовец ушел для выяснения. Вскоре он вернулся и провел Борщенко и Шакуна в вестибюль.

— Ждите здесь! — приказал он.

Ровно в два часа из жилой части здания в вестибюль вышел Реттгер. Он на ходу глянул на вытянувшихся «смирно» Борщенко и Шакуна, брезгливо поджал губы и прошел в кабинет.

Минуту спустя через вестибюль, ни на кого не глядя, в сопровождении автоматчика прошел Рынин.

Борщенко еще со вчерашнего вечера готовил себя к встрече с Рыниным, но беспокойные мысли угнетали его все больше: «Ну как я погляжу ему в глаза в этом обличье?… Поймет ли он?…»

Борщенко взволнованно начал прохаживаться по вестибюлю, но дежурящий у дверей эсэсовец хмуро приказал:

— Стань к стене, не мотайся перед глазами!

— Павел! — позвал Шакун. — Иди сюда. Стой тихо.

Спустя несколько минут в кабинет к штандартенфюреру впустили Борщенко и Шакуна.

Реттгер с огромным карандашом в руке сидел за столом.

— Ближе, ближе! — приказал он.

Борщенко и Шакун подошли к столу.

Рынин молча стоял у окна.

— Вот, Рынин, вы отказываетесь работать на нас, а другие ваши соотечественники охотно согласились! Посмотрите!

Реттгер указал на стоявшего «смирно» Борщенко.

Рынин, до этого не обративший внимания на вошедших, поднял голову.

При виде Борщенко в форме охранника, рядом с рыжим зубастым власовцем, у Рынина глаза полезли на лоб.

— Борис Андреевич, здравствуйте! — поздоровался Борщенко и без паузы произнес дальше заранее продуманную им фразу: — Вам надо принять предложение полковника о работе.

Борщенко предполагал, что Рынин должен будет задуматься над словами «вам надо», и произнес их подчеркнуто.

Рынин медленно подошел к Борщенко вплотную и стал в упор его разглядывать.

Сомнений не было. Перед ним стоял помощник капитана «Невы» — Андрей Васильевич Борщенко. «Продался… Ах, негодяй!»

Обычно невозмутимое лицо Рынина густо покраснело. Он поднял руку и тяжело ударил Борщенко по лицу.

Борщенко отшатнулся не столько от боли, сколько от жгучей обиды.

Рынин, весь пылая от возмущения, вытащил из кармана платок, брезгливо вытер руку и гадливо отбросил платок в сторону. Затем, круто повернувшись, подошел к столу.

Прямо глядя в лицо Реттгеру, он медленно сказал:

— Вот что, полковник! Если вы намереваетесь добиваться своего с помощью подобных трюков, напрасно стараетесь! — Продолжая говорить по-немецки, Рынин обернулся к Борщенко: — А содействие таких вот черных изменников ничего, кроме омерзения, не вызывает! Слушайте вы, гнусный предатель…

Реттгер раздраженно перебил:

— Что вы распинаетесь в пустоту, Рынин? Адресуйтесь к нему по-своему. Вам-то уж следовало знать, что кроме русских слов, он других не знает.

Все еще бледный, Борщенко, силясь овладеть собой, повернулся к Рынину:

— Борис Андреевич, я могу говорить только по-русски… Я еще раз повторяю: вам надо дать согласие на работу. В этом очень заинтересованы все мы.

— Что он говорит? — спросил Реттгер Шакуна.