Остров мужества - [25]

— А почему у нас песец такой хитрый? — удивлялся Ванюшка.

— Потому его ловят много, всех дураков переловили, умные остались, — улыбнулся Степан. — Ну, а тут, да Груманте, на нас пока дураков хватит.

Если погода позволяла, ловушки навещали как можно чаще.

— От песца добычу верхняя плаха убережёт, — говорил Степан. — А если ошкуй добычу под плахой причует, ну тогда беда. Ему плаха что? Ему камень в десяток пудов за игрушку сойдёт. И как такая силища в одного зверя вселилась!

Ванюшка частым походам только радовался: со Степаном он согласен был все ловушки обходить хоть каждый день. Песцов приносили столько, что ели мяса вдоволь, а запасов в сенях становилось не меньше, а больше. Пушистые песцовые шкурки очень годились на совики и на рукавицы. Тёплые сапоги внутри тоже были подложены песцовой шкуркой.

— Дома нам, небось, такие наряды и во сне не видались, — сказал как-то Степан и с грустью покачал головой.

— Для дому у нас песцового меха тоже вдосталь будет, — отозвался кормщик. Сказал весело и сразу про другое заторопился, словно у него и сомнения на душе нет, что до дому они доберутся. Рад был, что Фёдор на это никак не отозвался: известно, от него ничего утешительного не дожидайся. Его и так на вольный воздух чуть не силой выводили. Но и это не очень помогало: день ото дня он становился всё угрюмее, работал неохотно, если бы не принуждали — так с нар и не поднялся бы. А скоро и на боль стал жаловаться: руки, ноги опухли, топор в руках держал с трудом, когда в свой черёд ему дрова для печки рубить приходилось. Но кормщик на его жалобы не поддавался.

— Хоть плачь, а руби, — сурово говорил он. — Хворь к тебе и не приступится, забоится.

Ложечной травы-салаты, лучшего средства от цинги, они успели насобирать, пока снег был не очень глубокий и солнце ещё, хоть неподолгу, на небе показывалось.

Отвар пили каждый день, но и то Фёдора чуть не насильно заставляли. С тоской следили зимовщики, как он духом и телом слабеет — немного их было, и каждый человек был близок и дорог. Страшная гостья зимних ночей — цинга всё ближе к нему подбиралась.

Остальные, друг на друга глядя, бодрились: что было тяжёлого, в душе скрывали.

А зима всё крепче морозом жала, наконец, пурга разлютовалась не на шутку, все тропинки засыпала, не один уже раз приходилось из сеней на волю целый ход прокапывать. В сенях держать большой запас дров было негде: от мороженого мяса и так оставался узкий проход. Кому очередь идти за дровами на волю — обвязывался крепким ремнём, и так на ремне отходил от двери и так назад добирался. Иначе нельзя было: буря, как разойдётся, и камни по земле катит, а человека так зашвырнёт, что в темноте он и дороги назад не найдёт.

На песцовые ловушки рукой махнули, пока погода успокоится.

— На них теперь и ошкуй не набредёт, — говорил Степан, — в такую пургу сам в затишке отлёживается.

— А песцы как? — спросил Ванюшка.

— И песцы тоже. Хоть на зиму норы себе не роют, а так где в ямки завалятся и лежат по скольку дней. Шуба зимняя, тёплая, летом откормится, знай дремли, доброй погоды жди.

— Добрая-то погода на Грумант и вовсе дорогу потеряла, — сказал Фёдор, вздохнул и подул на пальцы. — Ишь заледенели. Затопить бы ещё разок, да неохота опять дым глотать.

— Работай злее и согреешься, — добродушно отозвался Алексей. — Снег валит, без лыж не пройти, давай ремень, схожу: я один знаю, где за углом доски спрятал, которые на новые лыжи годны.

Степан тоже встал, проворно натянул малицу, завязал капюшон и, нагнувшись, вытащил из-под нар два аккуратно свёрнутых ремня.

— Дядя Алексей, — проговорил он смущённо, — хочешь смейся, хочешь нет. А почудилось мне, будто около окна кто лапой по стенке скребнул. Пойдём вместе и рогатины прихватим.

— Охота тебе лишний раз морозиться, — удивился Алексей. — Сам говорил — ошкуй в такую погоду не ходит.

— Возьми и ты рогатину, — повторил Степан настойчиво.

Кормщик пожал плечами, однако, рогатину взял: Степанову охотницкому чутью верил. Оба подвязались ремнями, другие концы крепко привязали в сенях к столбу, если в руках их держать, чтобы каким грехом не упустить. Двери открывали осторожно, как всегда — первый ошкуй научил — да и меньше снега и бури попадало в избу.

Однако буря ворвалась, да так, что дверь из сеней в избу открыла, в печку дыхнула — золу с угольями столбом на воздух подняла, хорошо, что они были уже остывшие.

Кормщик схватил Степана за руку, нагнувшись, они шагнули через порог и сразу упали, прижались лицом к земле, чтобы вздохнуть: ветер, врываясь в рот, наполнил лёгкие, не давал выдохнуть.

— Вернёмся! — хотел крикнуть Алексей, но Степана уже не было видно. Ползком, опустив голову, волоча за собой рогатину, Алексей заторопился за ним. Степанов ремень вздрагивал, указывая дорогу. Кормщик завернул направо, за угол избушки, перебирая ремень, коснулся ноги Степана, вздохнул с облегчением: задняя стена избушки вплотную прилегала к отвесному высокому обрыву — от ветра защита. Тут буря ярилась меньше. Оба встали, прислонились к стене избы передохнуть.

Луна на небе была полная, но за метелью слабо просвечивала желтоватым светом. Глаза к нему немного привыкли, различили и стену избушки, и чёрную громаду скалы, на которую она опирается, и…