Остров мужества - [19]

Когда стали укладываться на нары, кормщик, словно нечаянно, Ванюшку за плечо обнял и к себе легонечко прижал. Молчал и Ванюшка, не пошевелился и не промолвил ничего, боялся осторожную отцовскую ласку спугнуть. Так и отпустил его отец молча, как и обнял. Но у обоих на душе потеплело.

За лахтаком, вернее за тем, что медведь от лахтака оставил, собрались на следующий день, как чуть развиднелось.

Ванюшка вскочил с нар быстро, норовил раньше Степана одеться. Если опоздает, Стёпка-пересмешник не пропустит.

— Тебя, — скажет, — кайры дожидались, яиц нанесли, на всю зиму яишню стряпать можно было. Да не дождались: из яиц цыплят повывели и с ними за море улетели.

Ванюшка, хоть и знает, что никаких яиц сейчас нет, кайры давно в тёплых краях зимуют, а всё же обидно слушать. Потому и торопится.

Печки не топили, не хотели тратить времени. Быстро закусили холодным жареным мясом и за пазуху в запас крошеного спрятали, не то замёрзнет и не угрызешь. С тем и в дорогу направились. Взяли санки, что Степан сделал из плавника: хоть и половина от лахтака осталась, а на плечах нести тяжелей, чем везти. Погода, на счастье, второй день стояла тихая, следов вчерашних не замела, идти легко. Но Степан то и дело отходил в сторону — приглядывался, не окажется ли где новый след ошкуя, если ему вздумалось лахтаком ещё раз закусить.

Фёдор шёл с трудом, сутулился, тяжело опирался на кутело.

— Что, вас троих не хватит одного лахтака на санках дотащить? Ошкуй-то от него, небось, один хвост оставил, — ещё в избе пробовал он отговориться.

Но Алексей не отступился.

— Иль ты не промысленник, что того не знаешь: хворь на лежачего кидается, к стоячему с опаской подбирается, а от ходячего сама без памяти бежит?

— Не видишь, у меня и сапоги-то сношены, беречь надо, — продолжал отговариваться Фёдор.

— Для того и за лахтаком поспешаем, — поддразнивал Степан. — Сколь ошкуй ни поел, а тебе к новым сапогам на подошвы хватит. О тебе заботимся.

— О себе лучше заботу держи, о других не горюй, — отмахнулся Фёдор. Однако оделся и кутело взял. Сапоги свои долго разглядывал, подошву выстукивал, сам косился: Алексей видит ли? Кормщик приметил, но виду не показывал и Степану строго глазами знак дал: не привязывайся, мол.

Шли ходко, в этих местах никогда не знаешь, на что погода через час перекинется.

— Тять, — сказал Ванюшка, — гляди, откуда они берутся? Сколь их много!

Все на минуту остановились, Ванюшка кутелом показал на небо. Там, где полагалось быть солнцу, стояли целых четыре.

— Быть большой стуже, — проговорил Алексей и двинулся дальше. Настоящее-то солнце как было, так и есть, одно. А которые лишние, это знамение, к морозу.

Ванюшке сразу от этих слов стало холодней, будто мороз за воротник заглянул, по спине холодной лапой прошёлся. Он поёжился. Отец и не посмотрел на него, а заметил.

— Замёрз? — спросил участливо. — Потерпи маленько, шкуры олешков скоро до пути доведём, а тогда портными заделаемся. Малицу тебе пошьем: какую самоядь носит: шерстью наверх и совик такой же, только шерстью внутро. Они лёгкие, а наших шуб теплее. Никакой мороз не проберёт.

За разговором шли по знакомой дороге быстро. Но вот Ванюшка вздрогнул: на снегу красные метки показались. Лахтак тут шёл, не то полз, ласты в кровь потёрты. «Лихо, поди, ему было», — подумал он.

Степан тоже приметил след, кормщику и Фёдору показал.

— Теперь скоро, вон там за торосом. Подождите малое время, я это место кругом обойду, надо увериться, нас кто не сторожит ли. — Он скрылся за торосом, но скоро опять появился. — Идите, — помахал рукой, свободно, кто был тут, того уж нет.

Ванюшка заметил — Степан чего-то не договаривает. Они дошли до самого места, где медведь лахтака припрятал, льдом завалил. А Степан всё стоит.

— Глядите, — говорит.

Вся ледяная куча не тронута, а сбоку словно прокопана нора, мелкие ледяшки убраны.

— Это кто тут был? — удивился Ванюшка.

— Песец, который за ошкуем ходит, остатки подбирает, — объяснил Степан.

Подошли Алексей с Фёдором, все вместе быстро лёд раскидали. Видят: лежит лахтак, как его ошкуй положил, а сбоку, где подо льдом ход был, хороший кусок мяса выгрызен.

— Ну и хитрый песец, — покачал головой Степан. — За ошкуем ходит, один всегда. Пока ошкуй ест, он не суётся, не то сам на закуску попадёт. А как ошкуй наелся да ушёл, он пробрался, тоже досыта наелся. И опять за ошкуем ушёл.

Лахтак был очень велик: на медведя его хватило, песец наелся до отвала и, ещё то, что осталось, на санки еле взвалили.

— А мы его есть будем? — спросил Ванюшка.

— Пока другого мяса вдоволь, не будем, — ответил Степан и крепче притянул тушу ремнём, чтобы не свалилась с санок. — На ловушки пойдёт песцам и на прикорм. А если доведётся, что же? Плохого тут нет.

— Санки Степан больно ладно ты сделал, — похвалил кормщик. — Тушу большую везём, а они словно самокаты, сами идут.

— Ты, дядя Алексей, не приметил, — улыбнулся Степан. — Я полозья шкуркой мокрой навойдал. Вот они и катятся как ледяные.

Санки везти и правда было легко: один тянул спереди, другой кутелом сзади слегка придерживал от раската и подталкивал.

— А ошкуй того песца от себя не гонит? — не удержался, спросил Ванюшка, когда Степан шёл сзади.