Остров Колгуев - [9]
— Как ты думаешь, триста белил на двоих хватит?
Закрываю глаза и прикидываю. Мне представляется ужасная картина: пишешь, пишешь, кажется, вот-вот найдешь то, что нужно… и не хватает белил. Прибавляю еще сотню.
— Вы что, ожидаете приближения красочно-скипидарного голода? — говорили нам однокурсники. — Запасаетесь?
Мы продолжали запасаться.
Последний художественный совет института, который перед практикой утверждает студентам темы и эскизы для дипломных картин, утвердил Володин эскиз «Первое сентября». А я, к огорчению руководителя нашей мастерской, все еще не могу ни на чем остановиться.
Мне советуют взять то одну, то другую тему.
— Возьмите хотя бы такую сцену: комсомольский секретарь привез — на оленях! — газеты и книги. В чуме его радостно встречают, тут разворачивают газеты, а эта девушка явно смущена, тут завязываются какие-то отношения… Новые — может, у них любовь…
А у меня нет утвержденного эскиза. Художественный совет решает утвердить мой эскиз после преддипломной практики.
Но ведь мы не приедем после практики, мы не будем писать дипломы в институте.
Рассказывать о нашем решении директору института не хочется — не знаю, что он будет думать, но по должности ему придется отговаривать нас, запрещать… Рассказываю ассистенту руководителя нашей мастерской. Он почему-то считает, что это шутка. Советует не говорить об этом руководителю мастерской:
— Старик еще примет всерьез, разволнуется…
С тем и уезжаем.
На «Тритоне» повариха, женщина-коми из колхоза «Харп», рассказывает нам о своем колхозе. О том, какие огромные расстояния проходят оленьи стада — пастбища находятся в зауральских лесах, а летом, спасаясь от страшной комариной силы, стада подходят к самому морю, где комаров сдувают холодные ветры.
Рассказывает, что на Печоре на самом берегу есть поселок — оседлая база колхоза, где живут рыбаки и работники сенокосных бригад.
Мы решаем посмотреть поселок. «Тритон» подходит к берегу у оседлой базы колхоза «Харп» — «Северное сияние».
— Сейчас вода падать начнет, скорее! До свидания!
— До свидания…
«Тритон» разворачивается и уходит. Ровно двенадцать ночи. Большие склады у причала заслоняют поселок. Острые жесткие лучи красного солнца, черные комары. Никого.
Нет, вот стоит за складом — мы сперва не заметили — маленькая фигура. Руки втянуты внутрь, и рукава белой малицы висят пустые. Лицо, как из черного, старого, обдымленного и обветренного дерева, обрамлено темным мехом капюшона. Совсем древняя старуха, даже ссохлась от времени.
Смотрит и молчит.
— Больше никто нет?
— Нет, только мы.
— Ну тогда вы пошли. Я дочку ждала, в Ленинграде учится. Не приехала, так вы пошли.
Пошли.
Старуха поставила на стол самовар, принесла откуда-то розоватый бок семги. Порезала мелкими квадратиками, сложила в деревянную чашку, чуть посолила сверху крупной желтоватой солью — значит, рыба свежая, сырая. Поколебавшись, пробуем.
Съедаем одну миску, потом еще одну.
На полу постланы сети, на них шкуры.
— Теперь спи.
Прожив недели две в поселке, мы разделились. Володя остается здесь, на оседлой базе колхоза «Харп», работает в рыболовецкой бригаде, рисует поэтому мало и только нашу старуху. Каждый раз ее темное лицо. Я на знакомой шхуне «Тритон» отправляюсь снова в устье Печоры, высаживаюсь в одном из рыбоприемных пунктов, в становище Дресвянка, и дальше иду по тундре пешком в стада — они пасутся вон там, на голубых сопках возвышенности Вангурей.
Поживу в одном чуме — иду в другой.
Сопки горбятся темными силуэтами, неожиданно расступаются к озерам. Между ними громко шумят большие, как реки, ручьи.
Меня подвезли бы, но пешком мне интереснее. Чумы километрах в десяти-пятнадцати один от другого. Моему приходу почему-то не удивляются.
К чуму подхожу уже ночью — тихо. Сижу и жду, пока собаки кого-нибудь разбудят.
Шкура-дверь отодвигается, в темной щели появляется темное лицо. Узкие, под нависшими морщинистыми веками глаза недоуменно смотрят на меня. Тоже смотрю — не двигаюсь.
Потом шкура-дверь откидывается больше, и выходит женщина. Одна рука опирается на палку, другая, заброшенная за спину, лежит на пояснице. Золотистая паница украшена крупным узором: квадратик белый, квадратик темный, красная полоса сукна.
Пока закипает чайник, она кое-как рассказывает мне, что сын караулит сейчас стадо, старик весной — рано-рано весной — умер, а другой сын с женой уехал в отпуск в город.
— А я тебя знаю. Ты — рисуй. — (Это такое существительное, а не повелительная форма глагола.) — Пастухи приезжали, говорили.
Она расстилает шкуру ногами к костру и куда-то выходит. Укрываюсь курткой, поджав ноги. Что-то не спится. Женщина возвращается. Все время о чем-то рассказывая, роется в темном углу. Согнувшись, что-то тащит ко мне. Сняв с меня куртку, брезгливо морщится. Накрывает чем-то другим.
— Худой немного паница, все-таки теплее. Кожа больна холодит.
Подсовывает с боков.
— Летний чум: все на зимних санях увязано. Паница была новая, теперь сносилась. Шила — еще старик был, не помер…
Подсовывает край под ноги.
— Жалко, худой паница.
Бросает на ноги еще что-то.
Засыпаю. Тепло.
Утром разглядываю паницу. На ней хорошо сохранился только узор: такие же крупные, как квадратики на панице старухи, ветвистые рога большого хора.
Герои произведений, входящих в книгу, — художники, строители, молодые рабочие, студенты. Это очень разные люди, но показаны они в те моменты, когда решают важнейший для себя вопрос о творческом содержании собственной жизни.Этот вопрос решает молодой рабочий — герой повести «Легенда о Ричарде Тишкове», у которого вдруг открылся музыкальный талант и который не сразу понял, что талант несет с собой не только радость, но и большую ответственность.Рассказы, входящие в сборник, посвящены врачам, геологам архитекторам, студентам, но одно объединяет их — все они о молодежи.
Семнадцатилетняя Наташа Власова приехала в Москву одна. Отец ее не доехал до Самары— умер от тифа, мать от преждевременных родов истекла кровью в неуклюжей телеге. Лошадь не дотянула скарб до железной дороги, пала. А тринадцатилетний брат по дороге пропал без вести. Вот она сидит на маленьком узелке, засунув руки в рукава, дрожит от холода…
Советские геологи помогают Китаю разведать полезные ископаемые в Тибете. Случайно узнают об авиакатастрофе и связанном с ней некоем артефакте. После долгих поисков обнаружено послание внеземной цивилизации. Особенно поражает невероятное для 50-х годов описание мобильного телефона со скайпом.Журнал "Дон" 1957 г., № 3, 69-93.
Мамин-Сибиряк — подлинно народный писатель. В своих произведениях он проникновенно и правдиво отразил дух русского народа, его вековую судьбу, национальные его особенности — мощь, размах, трудолюбие, любовь к жизни, жизнерадостность. Мамин-Сибиряк — один из самых оптимистических писателей своей эпохи.Собрание сочинений в десяти томах. В первый том вошли рассказы и очерки 1881–1884 гг.: «Сестры», «В камнях», «На рубеже Азии», «Все мы хлеб едим…», «В горах» и «Золотая ночь».
«Кто-то долго скребся в дверь.Андрей несколько раз отрывался от чтения и прислушивался.Иногда ему казалось, что он слышит, как трогают скобу…Наконец дверь медленно открылась, и в комнату проскользнул тип в рваной телогрейке. От него несло тройным одеколоном и застоялым перегаром.Андрей быстро захлопнул книгу и отвернулся к стенке…».