Остров Инобыль - [37]

Сержант терзал рацию:

— Второй, Второй! Я — Первый. Прием? Тишина, товарищ майор!

— Так не бывает, — угрюмо сказал майор. — Это автономное средство связи!

— Ну как же не бывает, товарищ майор! Вот я, вот вы, вот оно, средство связи. Где связь? Какие-то помехи работают, товарищ майор!

И сержант Исполатов сквозь стиснутые зубы яростно запел:

— Бр-р-рэня кр-рэпкэ и тэнык-э-э нэш-э-э бэстэр-р-рэ!..

Он повел колонну к холму.

Он словно предчувствовал шальной воровской фарт, и ему было страшно и весело:из девяноста девяти человек роты после атаки двух неизвестных штурмовиков потонули с экипажами командирская машина, бронетягач и БМП сержанта Володькина. Остались в живых тридцать один человек — взвод на трех бронемашинах. Из них два офицера — командир взвода старший лейтенант Пуговкин и командир роты Лаппо, которого вытащил из-под огня рядовой Бесфамильный. Вот он сидит рядом, полураздетый и прикрытый сухими камуфляжными куртками. И девятнадцатилетнему сержанту Исполатову кажется, что он старее и умудреннее своего сорокалетнего командира.

42

Майору Лаппо снится бабушка.

Она качает мальчугана на теплых своих коленях.

Маленький майор теребит бабушкин крестик, просунув ручонку в распахнувшийся воротник ее кофточки. За окнами барака, над сиреневыми забайкальскими снегами, свистит култук. Утро. Сейчас бабушка промоет глаза Митеньки утрешнею его мочой. Потом тихонько соберет с его заплывших золотушной коростой ресниц ночную корку и станет мыть внучка в жестяной бадье, говоря:

— С гуся вода — с Митеньки худоба… С гуся вода…

— Да что тебе далась та вода, Прим? Твое дело утиное: сунь клювик в задницу — и плавай! — кричит кто-то знакомый в сенях.

Мальчику страшно. Он обнимает бабушку и спрашивает ее:

— А папка где?

— Папка, внучочек, уехал строить город Теремез… Далеко-о! В пустыню, где живут верблюды и скорпионы… А повернись, повернись, я на тебя посмотрю, солдат! В суворовское училище пойдешь?

— Нет, я с тобой… — не хочет он от бабушки.

— Ну тогда рыбий жир, деточка, сглотни! Ну-ка, ну-у-ка, мой дитенок! Терпи… Не будет золотушки. Она боится рыбья жира…

— Ба-а-ба! — канючит Митенька и не узнает своего голоса: он сиплый, как у сержанта Коли. Но уже ощущает привкус ворвани во рту, тот привкус, который не мог забыть ни в суворовском, ни в отдаленных своих гарнизонах.

— Мерца… звездает… — видит он, как ослепительным белым огнем на черном небосклоне горит звезда Севера — больно глазам. Майор еще в полусне трет их ладонью.

— Генеральская! — комментирует вполголоса Коля и кричит сержанту Примерову: — Тащи, Прим, подсекай бабу!

— Да какая ж это баба, товарищ сержант! — слышится голос рядового Бесфамильного. — У нее ж борода, как саперная лопата!

— Да за косу-то лови, блин, Прим! Конь ты нестроевой!

— Не-э-т! — говорит сержант Примеров. — Я его за бороду! Это поп, товарищ сержант! Поп! Батюшка!

— Ну, уж не русалка, вижу. Водяной! Ну и тащи его сюда, батьку-то водяного!

Майор Лаппо очнулся и, не открывая глаз, понял, что сидит между Колей и рядовым Бесфамильным, который, распахнув дверь кабины, вылавливает человека из большой воды. А судя по бурному и разудалому анархическому гвалту, помогал ему весь личный состав взвода вместе со стрелком-санитаром.

Чтобы спасти семью, майору необходимо было выжить. Чтобы выжить, он должен подчинить этих своих партизанствующих подчиненных. Но как поставить боевую задачу, если нет ни приказа сверху, ни разведданных, ни связи!

Майор понял, что растерялся.

— Чего стоим? — спрашивает он. — Заблудились, что ли?

— Вертушка, товарищ майор! Вижу вертушку! Листовки, гад, бросает!

— Обуй репу в каску! — прокричал ему майор. — Быстро в машину! Взво-о-од! Слушай мою команду! Глуши моторы! Зажечь дымовые шашки!

43

Молодого административного гения — главу Министерства катастроф России Ивана Хинь-Чу — журналисты часто, но осторожно пытали: не метит ли он стать губернатором и съесть кусочек пирога с алюминиевой, золоторудной или алмазной начинкой? Они делали это, понимая, что не услышат правды, деловые люди не выдают коммерческих тайн. Но ведь она, эта правда, и не была им нужна. Они знали, что министр, чьи года не перевалили еще за черту сорокалетия, прошел хитроумную школу советской комсомольской номенклатуры. Там умели готовить кадры.

— Я не политик. Я — спасатель, — отвечал министр щелкоперам, не моргнув полукитайским глазом. — А спасатель это же альтруист.

Писакам же важно было вынудить министра лгать, лгать и лгать, показывая, что он лжет и где, сладострастно толкуя эту ложь, высвечивая белые нитки по ее швам.

«Под прикрытием Министерства катастроф в России складываются структуры, неподвластные здравому смыслу и законодательству…» — скрипели перьями газетчики. Скрипел зубами «протестный электорат». Скрипело колесо истории. Скрипела ось времен. Она наматывала на себя мусор этой истории, большая грязь которой творилась политиканами. Близились президентские выборы в России и бывших комсомольских говорунов — нынешних либерал-демократов — ничто уже не могло спасти от возмездия. Однако за ними оставалась фора первого хода — белыми.

Всплывали полузабытые имена хитромудрых деятелей, роющих под пост, который позволял покняжить на России. На то место в Кремле, которое когда-то занимал неземной Сталин, примерялись фамилии известных политиков, взбивающих пену в телевизионных мыльницах. Хорошо просчитанная гипнотическая разноголосица, лишь с виду похожая на бурное половодье, беспощадно била по мозгам обывателя, понуждая бедолагу отдать последнее из своей копилки — все во имя надежды, похожей на Крупскую. Одним из соискателей кремлевской синекуры обществу мнился и министр Иван Хинь-Чу. Тот романтически скромничал и умно отнекивался: