Остров Инобыль - [20]

Люди неистребимо жаждут бессмертия. У греков оно называется — время третьего Геракла, в Центральной Азии — возвращение Гессера, в буддизме — приход Будды Матрейи, а у христиан — второе пришествие Христа или наступление Царства Божиего на земле. Надо лишь искупить грехи и ошибки, совершенные каждым, и первородный грех. Тогда человек не будет нуждаться в пище и земных удовольствиях. А значит, не будет завистлив и жаден. Но человек ли это в нашем привычном понимании? Как эти мысли ведут в тупик! Я, Раиса Крянгэ, боюсь неразгаданного Бога и хожу в православный храм молиться. Но коли Бог побеждает любовью и дает нашей совести свободу выбора, то почему я должна говорить священнику ту правду о себе, которую знает один Бог, и которой я боюсь и стесняюсь. Пощадите! Ведь Господь знает правду! Зачем знать ее человеку? И я стою в стороне и не подхожу к причастию, чтобы никого не обманывать. В православный храм ходит много цыган. Дети причащаются. И все они свободно выбрали православный крест — их никто не гнал сюда насильно. И многие из них не могут расстаться с древними цыганскими промыслами, о которых все хорошо знают. Но мы становимся оседлыми, и кто знает, не будут ли наши дети опорой православия в будущем и не отмолят ли наши грехи, связанные с занятиями магией? Ведь Князь мира сего не вечен. Как пойти против собственной природы — мир ведь хорош многообразием Божиим. Мы, цыгане, ромалэ, чавэла — тоже дети Его. И мы — арии. О, как трудно ничтожным умом охватить это волшебное хоро, похожее на круг такого же волшебного и непостижимого солнца — коло! И ведь был языческий бог Хор, и перед его истуканом водились древние хороводы! Ведь был у русичей бог Агуня — Агни — огонь, обозначающий первоначало! И был праязык, на котором люди общались — это не могло уйти безвозвратно. Так где вы, русичи? И почему так радуетесь празднику Ивана Купалы, как то дитя, что раз в год достает из сундука веретенце свой прабабушки?..»

— Мандэ дадывэс исы… бут ловэ… [16] — говорит своим латунным басом брат, стоя в дверях за ее спиной. — Трэби, пхэнори? [17]

— Нат, пшала, — мотает головой Раиса. — Пойду спать, скоро утро…

Ей скоро тридцать семь лет.

Уже в постели, чтобы уснуть, она с закрытыми глазами вспоминала цветаевские стихи:

«…Милые спутники, делившие с нами ночлег!..» «Ночлег…» — шептала Раиса. «…Версты, и версты, и версты, и черствый хлеб… Рокот цыганских телег, вспять убегающих рек — рокот…» «Рокот…» — повторяла она. «…Ах на цыганской, на райской, на ранней заре помните жаркое ржанье и степь в серебре?.. Синий дымок на горе, и о цыганском царе — песню…» «Николай, Никола…» — утирает она слезинку. «…В черную полночь, под пологом древних ветвей, мы вам дарили прекрасных — как ночь — сыновей. Нищих — как ночь — сыновей… и рокотал соловей — славу… Не удержали вас, спутники чудной поры, нищие неги и нищие наши пиры, жарко пылали костры, падали нам на ковры — звезды…»

Ей снится: князь Николай учит ее носить перчатки.

— Да что их носить? — смущается юная Раиса и от смущения по-детски грубит. — Надевай на руку и носи…

— Если бы, — улыбается он искристыми глазами. — Посмотри на мои усы — просто их носить?

— Чего уж проще — отпустил и носи, — рдеет Раиса.

— Усы обязывают мужчину быть им. И это обязывает многому. То же и перчатки женщины…

И тут Раиса вспоминает, что он погиб. Она берет его за руку — рука в перчатке.

— Возвращайтесь, Николай… Довольно вам витать по ту сторону жизни… Я молюсь за вас… Ах, как долго я выкликала вас из тьмы, звала вас мертвого… Я распускала волосы и без рубашки, голая, чертила магический круг, я ставила два стула посередине. Я клала на них два хлеба и ставила две чаши с водой… Потом тушила свет и зажигала сорок свечей! Я брала в руки землю с вашей могилы и читала: выкликаю из могилы земной, из доски гробовой… от пелен савана, от гвоздей… от венка… Ох, Николай! Однажды вы пришли, я испугалась и смахнула со стула хлеб и воду! Почему, зачем я испугалась? Скажите…

— А не тревожь меня, — сказал Николай. — И никогда больше не делай этого — сойдешь с ума. Целуй крест православный, глупая…

— А ехать мне завтра к клиенту или не ехать, князь?

— Я с тобой, не бойся…

— То есть мне ехать?

— Вода укажет, — машет рукою в тонкой черной перчатке князь Николай.

Садится на белого коня. Их накрывает белое облако…

25

Когда Крутой за задние лапы притащил во двор еще недавно живых и злобных, а теперь — с прикушенными высунутыми языками, псов, то удивился тому весу, который они составляли, своей одышке и той грязи, которую он одолел, идя с грузом вниз по склону. О телохранителе он не печалился: такому спецу, что не уберег ни собак, ни себя — лучше ни живому, ни мертвому не возвращаться в этот дом.

Крутой устал мышцами, но у него появилось незамысловатое бодрое дело: найти и разобраться с теми, кто погубил двух его кобелей. Его потряхивало от воображаемых картин сладкой мести. Тогда он выпил стакан коньяка из черной бутылки, не разуваясь, мобилизационным шагом прошел к камину и возжег в нем дровишки. Тогда уже разулся и бросил туфли в огонь, чтоб не мыть — противно. Кто же мог?