Остров - [43]

Признаки оживления борьбы против франкистского режима (то здесь, то там в романе как бы вскользь упоминается о забастовках, об уличных беспорядках, о процессе революционеров) направляют эти искания в определенную сторону. Действовать – пусть даже не зная толком, во имя чего, не имея никаких идеалов, но только не покориться, не примириться, не стать такими, как отцы! «Идеология, которая не призывает к немедленным активным действиям, – фальшива и вредна», – говорится в редакционной статье подпольного журнала, который удалось выпустить Мендосе и его товарищам.

Не случайно выбор молодых террористов падает именно на Гуарнера – казалось бы, безобидного болтуна, начавшего карьеру еще при монархии, преуспевавшего в годы республики и благополучно уживающегося с фашизмом. Он ненавистен им едва ли не в большей степени, чем жандармы и палачи – те по крайней мере не сею г иллюзий! Покушение на депутата, который «был воплощением доброй старины, старинных манер и либерального восприятия жизни», представляется героям «Ловкости рук» наилучшим способом сжечь за собой корабли, разорвать с обществом, поставить себя вне закона.

Но разделаться со своим прошлым много труднее, чем казалось Агустину и Луису. Не потому, что покушение проваливается – оно могло бы и удаться, – а потому, что еще в ходе подготовки покушения с отчетливостью обнаруживается: общество, породившее героев первого романа Гойтисоло, цепко держит их у себя в плену, они остаются его детьми даже тогда, когда бунтуют против него. Это его цинизм, его безверие, его бесчеловечность отравляют сознание молодых бунтарей, толкают их на ложный путь. Это оно выхолостило их души, подсказало им изуверскую мысль о том, что революционером достоин называться только такой человек, которому ничего не стоит совершить убийство.

Ненависть, не вдохновленная любовью к людям, болью за человека, оказывается бесплодной, обращается против самих ее носителей, развязывает в них низменные, «подпольные» чувства. Отвратителен иезуитский расчет Луиса Паэса, который вовлекает в заговор Давида, заставляя свою сестру притворяться влюбленной в него, а затем с помощью обмана навязывает ему главную роль в покушении. Но даже Луиса поражает своей холодной жестокостью Агустин Мендоса, когда, застрелив Давида, он приказывает товарищу избить мертвое тело (чтобы инсценировать ограбление), а потом с аппетитом ужинает возле трупа только что убитого им друга.

Не удается героям «Ловкости рук» уйти и от того, что более всего им ненавистно, – от лжи. Вот один из них – Эдуардо Урибе, по прозвищу Танжерец. Внимание, которое уделяет автор этому хрупкому существу, одержимому болезненной страстью к фиглярству и мистификациям, может показаться чрезмерным – ведь Урибе не участвует в покушении, да никто из приятелей и не принимает его всерьез. И тем не менее в замысле романа образ Урибе занимает очень важное место. Поначалу мы видим забавного человечка, который от казенной фальши государства и общества пытается убежать в мир причудливых выдумок, от бреда официального и узаконенного заслониться бредом, так сказать, собственного изготовления.

Но попытка Урибе построить себе убежище из «своих» иллюзий оказывается тоже иллюзией – и притом одной из худших. Чем больше паясничает и куралесит этот человечек, тем яснее становится, что его «возвышающий обман» не только не противостоит грубой лжи франкистского режима, но, напротив, находится в ближайшем родстве с нею. Сущность этого родства точнее всего определяет сам Урибе, проговариваясь спьяну: «Такие существа, как мы, должны скрывать действительность». Та же фальшь, только вывернутая наизнанку, прокрадывается вместе с Урибе в среду его друзей, оказывает зловещее влияние на ход событий. Именно Танжерец проделывает шулерский трюк с картами, благодаря которому жребий стрелять выпадает Давиду. Символична и вся маскарадная обстановка, в которой совершается этот выбор, – наигранное веселье «чумного дня» с ряжеными, пьянством, картами и «ловкостью рук», выдаваемой за судьбу…

Словно в заколдованном кругу, мечутся, не находя выхода, герои Хуана Гойтисоло, и можно было бы подумать, что никакого выхода не видит и сам автор, не будь в его романе еще одного лица. Это Анна. Дело не только в том, что она из рабочей семьи, что бедность и унижение знакомы ей по собственному опыту. Дело и в том, что из всех персонажей «Ловкости рук» у нее одной есть хотя бы тень воспоминания об истинных ценностях, на минуту приоткрывшихся ей в детстве. Восьмилетней девчонкой, еще при республике, присутствуя на торжестве в честь заселения дешевых домов и слушая речь все того же депутата Гуарнера, она вдруг увидела тех, кого называли бунтовщиками, – колонну плохо одетых людей, пришедших сорвать парадное представление, принесших с собой дыхание какой-то огромной правды, коллективной борьбы, человеческой солидарности.

Во всем романе нет другой такой страницы – как будто туман разошелся на мгновение и в просвете блеснуло видение иного, настоящего мира. Видению этому не суждено определить собою судьбу Анны – в условиях фашистской диктатуры и ее протест принимает уродливую форму, – но воспоминание остается в ней на всю жизнь и – как знать – может, и подтолкнет еще на верную дорогу. Недаром из всех участников покушения только Анна связывает с ним пусть наивные, но все же конкретные надежды: «Убийство старого депутата взбудоражит всех. Все всполошатся. Каждому придется отвечать за свои поступки». Для остальных членов группы с провалом покушения все идет прахом, их бунт затухает, и действие романа неотвратимо устремляется к трагическому концу – убийству Давида, капитуляции Агустина. Но Анна не принимает участия в этом финале, она уходит из книги незаметно, задолго до окончания. Ее история выглядит намеренно недосказанной.