Остров - [131]
Настала, пожалуй, пора упомянуть об Александре Васильевиче Барченко. Ранние книги его есть в библиотеках и каждый, кто не сочтет за труд их прочитать, убедится, что имеет дело с совершенно здравомыслящим человеком, хорошо знающим Север. В 1921 году, будучи председателем научного совета в мурманском отделе народного образования, он организовал экспедицию в заселенные лопарями районы Кольского полуострова, где было распространено странное заболевание, между русскими называвшееся «меряченье» – встречающееся еще на Севере под определением «арктической истерии». Симптомами заболевания были постепенно наступающая невменяемость к окружающему с одновременной способностью предсказывать будущее, разговаривать на незнакомых языках, исполнять любые приказания. Удар ножом не приносил вреда человеку, находившемуся в этом состоянии… До революции А.В. Барченко занимался изучением телепатии и гипноза, что, очевидно, определило выбор места для странных экспедиционных изысканий. Вернувшись из Лапландии, Барченко прочитал обширный доклад в Институте мозга и высшей нервной деятельности, весьма заинтересовавший академика Бехтерева. Барченко высказал предположение, что саамские шаманы – нойды – являются последними живыми хранителями знания очень древней цивилизации, которая некогда охватывала весь северный пояс Европы и воздвигла каменные сооружения, значение которых с таким трудом истолковывается нами. Он предположил, что они использовались для ритуального погружения человека в транс (непосвященными истолковываемый как болезнь «мерячения»), в котором его сознание радикально изменяется, прорываясь в иное пространство-время-язык…
Исследования А.В. Барченко, ставшего сотрудником Института мозга, с конца 20-х годов были засекречены ОГПУ. В 1937-м он был арестован, в 1938-м – расстрелян. Материалы, подготавливаемые им для книги «Дюнхор», в которой он намеревался рассказать о своих открытиях, после ареста бесследно исчезли…
Теперь ответь – что было мне делать со всем этим? Положим, я обладал множеством сведений о сииртя, но приближали ли они меня к разгадке их тайны? Да и что было бы разгадкой? Я, пожалуй, догадывался: в конце концов и сам я побывал в местах премного любопытных, видывал и Сииртя-седе и Большое Сердце. Но мы с Петькой не дошли до Сердца и не прислушались к его пульсациям, мы не вопросили окрестность и не получили ответа. Ибо прикосновение к тайне и было бы ответом, который я мог бы добавить ко всей этой истории. Но для этого надо было поехать вновь на остров. И прикоснуться…
Я очень плохо соображал. Я пытался понять, что предстоит мне сделать, что для этого нужно? Получалось, что ничего. Никаких специальных приспособлений. Ни диктофона, ни фотоаппарата. Скорее с собой надо было сделать что-то, но что – я не знал. Несомненно, речь шла о свойствах пространства/времени, пространстве и времени предания, куда надо было бы мне влезть, чтобы встретить сииртя. Все дело в том, что в предании прошлое как бы не совсем проходит: оно словно сливается в другое измерение, в параллельный мир, под землю, куда, однако, можно найти ход и отсюда, из нашего мира. Ход открывается не всем и не всегда, но принципиально соприкосновение двух миров возможно. Есть определенные места, где может открыться лазейка; есть предпочтительное время – суток или года – когда контакт делается наиболее возможным…
Главный вопрос: верю ли я сам во все это? И как могу я верить, видя, что и сами-то ненцы верят с трудом, еле-еле удерживаясь от того, чтобы по нашему подобию объявить свои легенды «просто легендами», куда нет и не может быть никакого «входа»?
Помню, как мы говорили о сииртя и Алик сказал с какой-то отчаянной надеждой: «может быть, один-два еще живут где-нибудь…» Да, вся трудность в том, чтобы поверить. Приняв сказочные законы всерьез, в конце концов столкнешься с действительностью, которая так или иначе заставит считаться с собой – в этом я не сомневался. В чем я сомневался – так это в том, хватит ли у меня на это сил. Но делать нечего – летом 1997 года я отправился на Колгуев в третий раз.
И хотя цель моей командировки была определена достаточно четко для того, чтобы различные инстанции, в том числе управление погранвойск и краевая администрация способствовали ее выполнению, главным сокровищем моего багажа, единственной вещью, без которой мне нечего было делать на острове, был маленький колокольчик, который ты, возлюбленная сердца моего, дала мне в дорогу. Если читатель помнит, сииртя очень любили колокольчики: и если уж они должны были откликнуться, то на что еще, как ни на его зов?
И вот опять – вертолет, грохочущий над тундрой, солнце, рыбьей чешуей вспыхивающее то здесь, то там на поверхности моря и вдруг – ясность, голубизна неба, контрастный мартовский свет – в июле – в ослепительном сиянии которого на этот раз Остров предстает моим глазам…
