Остров Чаек - [11]

Как можно было судить или понять Арилоу? Как можно было сказать, что знаешь ее? Порой казалось, что Арилоу все видит и… хитрит, хотя, возможно, так Хатин заставляло думать простое разочарование в сестре. Ха-тин то и дело думала, что понимает Арилоу: та словно блуждала в темноте, натыкаясь лбом на стены – в те моменты, когда ее посещали внезапные озарения.

Одно Хатин знала наверняка: если Арилоу и правда Скиталица, вкус и прикосновение она никогда не отправляла за пределы тела. В любой момент она могла почувствовать жажду, голод, холод или жар. Она была капризной, как птенчик.

– Что в свертке? – Хатин все еще надеялась услышать ответ и не спешила подносить пиалу к губам сестры.

Арилоу повернула голову. Должно быть, услышала плеск воды в пиале. Ее обожженная нижняя губа подрагивала. Решимость Хатин дала трещину. Не в силах больше ждать, она позволила сестре утолить жажду, после чего развязала узел.

Пещера наполнилась причудливой смесью ароматов: в свертке рядом с рыбьей головой лежала палочка корицы и несколько растертых бутонов орхидеи.

«Первым делом доктор Скейн проверяет нюх…»

Сердобольный носильщик подсказал Хатин ответы на первое задание. Оставалось только каким-то чудом определить, что именно и в какой склянке спрятано.

В глазах Арилоу отражался прекрасный сумеречный мир, в уголке рта жемчужинкой застыла капелька воды. Ждать чудес было неоткуда.

У кого просить помощи? На ум пришло только одно имя. Имя человека, почти столь же невидимого, как и сама Хатин.

Глава 3. Плоть дальновида

На ум Хатин пришло одно – рыба-дальновид: единственный способ обмануть проверяющих. Встретить ее можно было лишь на большой глубине меж рифов вдоль Обманного Берега. Покрытая прекрасной радужной чешуей, эта рыбка сполна оправдывала свое имя – отведав ее плоти, человек на время обретал способность высвобождать свои чувства, почти как Скиталец.

Разумеется, мясо рыбы служило слабой подменой истинному дару, потому как Скитальцы-рыбоеды часто страдали от приступов головокружения и тошноты. А еще ходил слух про одного рыбоеда, которому приходилось всюду таскать с собой в ладанке камешек, в котором безвозвратно застрял его слух.

Дальновид известен еще и тем, что поймать его чрезвычайно трудно, так как невозможно застать врасплох. Ловить эту рыбу умели хитроплеты, но держали свое умение в строжайшем секрете. Много маленьких поселений не умирали с голоду лишь благодаря тому, что продавали драгоценную рыбу богатым гурманам из городов. Но в последнее время хитроплетам приходилось скрывать еще одну тайну – о том, что численность дальновида стремительно сокращалась.

Хатин знала только одного человека, который мог достать эту рыбу, и то, где он скрывается по ночам. С заходом солнца она отправилась на его поиски.

По ночам Хатин обычно посвящала час «игре с куклой». Родители, чьи дети были Скитальцами, часто оставляли у их гамаков зажженные свечи, чтобы привлечь или удержать внимание ребенка, особенно в лунные ночи – из страха, что разум Скитальца улетит вверх к луне и не найдет обратной дороги в тело. А еще родители играли с куклой: подвешивали плетеного человечка, от которого тянулась нить к какой-нибудь безделушке или блестящему осколку раковины. Родитель то и дело дергал за нить, подтягивая осколок к кукле. Это был старейший и вернейший способ напоминать юному Скитальцу о возвращении в тело.

Этот незатейливый обряд Хатин выполняла без особых ожиданий, но богобоязненно и терпеливо. Одно время ей частенько снился один и тот же сон: будто бы она отрывается от игры с куклой и видит, как Арилоу приходит в себя и лучезарно улыбается сестре. Однако теперь сон больше не повторялся.

Сегодня, впрочем, Хатин не стала выполнять эти бесплодные манипуляции, поскольку у нее имелись иные планы. Ночью на деревню опустился туман, а значит, никакой другой Скиталец – хотя бы и миледи Пейдж – не сумеет подглядеть, как Хатин покидает дом-пещеру.

В это время суток, да еще и при таких условиях видимости идти приходилось особенно осторожно, ведь можно было наступить на чайку. Никто об этом не говорил, но все знали, что именно исчезновение дальновида стало причиной этих несчастий с птицами. Когда-то чайки отведали морской звезды, съевшей останки рыбы-дальновида, и получили способность летать, даже когда с небольшого расстояния мало что можно было различить: все потому, что отныне они посылали вперед свое зрение. Бедные птицы, похоже, до сих пор считали это врожденным даром и когда опускался туман, частенько на лету врезались в скалы.

Чайки, попадавшиеся Хатин на пути, уже почти все оправились от удара и, озлобленные, с трудом ходили по песку. Но одна птица лежала, сложившись пополам, словно веер – у нее была сломана шейка. Голова, будто во сне, покоилась на гладкой пятнистой спинке. Хатин поняла это слишком поздно – только когда дотронулась в темноте до безжизненного тельца. Прикосновение к мягкому оперению птицы вызвало чувство, будто по руке поползли рыжие муравьи, и Хатин отпрянула.

Она никому не рассказывала об этом покалывании, всякий раз возникавшем перед лицом смерти. Вот Эйвен такой беды не знала: ловила себе птицу в силки и забивала рыбу с той же легкостью, с какой протыкала рубашку иголкой. Множество других дел, включая уход за сестрой, избавляли Хатин от подобных обязанностей, и никто, включая самых близких, не догадывался о ее слабости.