Остров Буян - [197]

Занятый своими мыслями, хлебник не слушал допроса, который вели кузнец и Прохор Коза.

— Ты ли других дворян подбивал к измене? — услыхал он вопрос Мошницына.

— Я что тебе за ответчик! У каждого свой язык! — нагло сказал Сумороцкий.

— Отвечай ты, падаль! — внезапно вскочив, гаркнул Гаврила. — Со всегородним старостой говоришь, собака: поклоны бей!..

Он подскочил к дворянину.

Сумороцкий вздрогнул от неожиданности, но тотчас же усмехнулся.

— Ты што, воевода, в обиде, что ль, на меня? — спросил он.

Тогда Гаврила сгреб со стола кувшин с квасом и с размаху хватил им по голове дворянина.

Глиняный кувшин раскололся. Дворянин отшатнулся к стене и бессильно сидел с искаженным болью, побелевшим и мокрым от кваса лицом. Все кругом замолчали.

— Квасу не пожалел! — сдавленным голосом, через силу сказал в тишине Сумороцкий.

— Опять жартуешь!.. — крикнул Гаврила в злобе. — Жартуешь, мертвец! — Он схватил изменника за ворот и, встряхнув, треснул его головой о стену. Голова безвольно мотнулась и упала на грудь. Хлебник, не помня себя, ткнул кулаком в лицо и швырнул Сумороцкого на пол. Стоя среди горницы, он оглядел остальных дворян. Все сидели, притихнув и опустив глаза, и только Всеславин встретился взглядом с Гаврилой… Хлебник шагнул к нему и ударил его ногой в грудь… Тот со стоном обвис, как мертвый. Тогда Коза взял сзади Гаврилу за плечи.

— Буде, — сказал он, — угомонись, окаянный! Какой то расспрос?!

— Дворянское дело — расспрос!.. Вешать их всех! — тяжело дыша, проворчал хлебник. Он дрожал; глаза его напились кровью, и под усами губы казались синими.

— Сядь, Гаврила, — взволнованно сказал летописец. — Все надо рядом вершить. Как без расспроса! Надо ж измену вызнать!..

— Ладно, спрошайте. Больше не стану… — пообещал хлебник, но вдруг повернулся к дворянам: — А вы, дерьмо, смотрите — без жарту!.. Не то я…

Он не закончил фразы и вдруг вышел вон из горницы, хлопнув дверью…

Двое стрельцов подняли с пола Сумороцкого, полой его же одежды стерев ему кровь с лица.

Томила хотел продолжать расспрос по обычаю и велел приготовить бумагу для расспросных листов, но раздался в окна стук с площади. Захарка выглянул.

— Подьячий, скажи там старостам — чего волков держать в избе? — крикнули с площади. — Пусть ведут на дощан да при всем народе расспросят.

— На дощан!

— При народе! — согласным кличем отозвалась площадь.

— Захар, покличь-ка стрельцов, — приказал Мошницын. Стрельцы толпой вошли с крыльца в горницу.

— На каждого дворянина по два стрельца. Беречь изменников — не разодрали бы их, пока к дощанам доберутся, — указал Прохор Коза.

Связанных дворян подняли с лавок. Столкнувшись под низким потолком, брякнули два лезвия стрелецких протазанов, лязгнули обнажаемые сабли десятников, и длинное шествие потянулось из дверей Земской избы на залитую солнцем площадь.

Народ стоял сплошным морем от Рыбницкой башни до самых ворот Всегородней избы.

— Дорогу! — крикнул стрелецкий пятидесятник, и любопытные расступились, образуя по каждую сторону живую плотную стену, пышущую жарким дыханием и обильным потом.

— Ведут, ведут! — пронеслось по площади.

Вся толпа колыхнулась приливом к Земской избе.

— Не смеют и в очи народу глянуть — ишь, в землю уткнулись! — заметил кто-то в толпе, указав на дворян.

— Эй, стрельцы, покололи бы их тут.

— Каб не стрельцы, я б им сам вырвал зерки!

— Таких на огне палить, мучить надобно, чтобы легче народу стало!..

— Ей, старосты, слышьте — расспрос под пыткой чинить! — раздались кругом голоса.

— Пытать дворян! Слышь, Михайла Петрович!

Земские выборные гурьбою шли позади длинно растянувшейся вереницы стрельцов и охраняемых ими дворян.

— Пытать, Михайла Петров! — крикнул Уланка, стоявший тут же.

Все лицо его было обмотано, только один глаз и рот оставались открытыми. Белое полотно повязки покрылось бурой корой запекшейся крови, но он все же пришел на площадь.

— Суд укажет расправу! — ответил Мошницын.

Впереди в толпе вышла заминка: старик Терентий Безруков, площадный чеботарь, внезапно оттолкнув стрельца, подскочил к дворянину Всеславину и в мгновение ока воткнул ему в горло сапожное шило…

Раздался отчаянный визг дворянина. Стрельцы в смятении от неожиданности схватили Терентия за обе руки.

— Вяжи его! — крикнул стрелецкий десятник.

Но тут зашумели стоявшие вокруг горожане:

— Всеславин сына его из пистоля убил! Пусти старика! Пусти старика! Вы что — за дворян?! — закричали в народе.

— Пусти, говорю, — по-хозяйски вмешался силач, соборный звонарь Агафоша, сжав руку стрельца так, что тот искривился.

— У тебя бы, антихрист, сына побили! — воскликнул Сергей-стригун, обратясь к стрелецкому десятнику.

— Отдай мое шило! Отдай мое шило! — хрипел, вырываясь, старик, по лицу его из гноящихся красных глаз обильно струились слезы на жидкую бороденку…

— Уйди-ка, Терентий Егорыч. Покуда довольно. Пусть их подпалят огоньком у расспроса, — уговаривали старика.

Услышав обещание пытки, чеботарь унялся. Раненый дворянин, хрипло дыша, пошатнулся. Стрельцы ухватили его под обе руки и потащили вперед.

— Дорогу шире! — надрываясь, орал стрелецкий пятидесятник, опасаясь нового нападения из толпы.