Остров - [18]

Девочки окружили меня и давай визжать. Обзывать извращенцем (само собой) и похуже. Ли орала пронзительнее и громче всех, оттаскивая при этом Пенкрофт подальше от меня, словно телохранительница. Я успел увидеть потрясенное лицо Флоры, открытый в изумлении рот, — и меня выкинули обратно за дверь. Лицо у меня горело от того, что увидели девочки, но и от того, что сам я увидел, — все это тщательно скрываемое нижнее белье, потайные части девчачьего тела, эти лямочки, кружева, и да, там волосы. И запахи — сотни спреев, дезодорантов, одеколонов и под всем этим элементарный, ни с чем не спутаешь, запах женщины. О боже!

В отделанном дубовыми панелями коридоре толпились парни, их явно созвали на это веселье, все ржали, распевали мои прозвища. Тюрк распаковал тампоны и осыпал меня ими. Мальчишки подобрали их и давай пуляться, раскачивать вылущенные из оболочки тампоны за хвостики. Это была последняя возможность поиздеваться надо мной до каникул, и они воспользовались ею на полную катушку. Целый рой смартфонов облепил меня со всех сторон, не мигая, они вели запись. Я еще домой не успею вернуться, а ролик с моим позором уже миллион раз просмотрят на Ютьюбе. А раз так, по крайней мере, покажем всем то, на что стоит полюбоваться. Я ловко поймал пролетавший мимо тампон — надо же, раз в жизни что-то ловко поймал — и с убийственно холодной яростью обернулся к Лоаму. Плотный кусочек ваты я держал двумя пальцами — маленький, смахивающий на мышонка.

— Сбереги его, — посоветовал я. — Миранде понадобится что-то побольше, чем ты ей можешь предложить.

Народ вокруг задохнулся то ли от смеха, то ли от шока, и даже Тюрк, правая рука Лоама, буркнул:

— Ну ты даешь.

Я сам не знал, откуда взялись слова. Совсем на меня не похоже — грубо, непристойно. Второй раз в жизни я попытался оскорбить Лоама, и за это время далеко ушел от носконюхателя. Еще за мгновение до того, как я произнес эти слова, я не ожидал от себя такого. Не ожидал я и удара. Я почувствовал его уже тогда, когда кулак врезался мне в лицо. Услышал девчоночий вскрик: «Не надо!» — и перед глазами сначала все вспыхнуло, потом померкло, жуткая боль пронзила зуб. Я рухнул на пол и на мгновение остался лежать, не двигаясь. Потом перевернулся на живот, прислушиваясь к металлическому вкусу крови во рту. Медленно, точно чудище Франкенштейна, поднялся — сначала изогнул позвоночник и встал на четвереньки, потом на ноги. Никто не двигался. Я видел белые пятна перепуганных лиц: даже Первые решили, что Лоам зарвался. Я слышал, как Тюрк выдохнул: «Ох ты ж!» Но я ни на кого не смотрел. И уж точно не смотрел на Лоама. Ощупал языком острый край сломанного заднего зуба — видимо, от удара он резко стукнулся о верхний. Поморгал, выпрямился. Все напряженно следили за мной, ожидая, как я поступлю, — пугливые, неуверенные, словно власть вдруг перешла ко мне. Только я ничего не стал ни говорить, ни делать. Повернулся и вышел из школы, пересек мост и покинул остров Осни. И плевать мне на завтрашнюю коронацию, когда Лоама в очередной раз увенчают серебряной крышкой и будут носить по двору под сыплющимися с неба цилиндрами. Это все без меня.

Я уходил, я покидал эту школу навсегда, я в жизни больше не увижу этого засранца.

12 Уговор

— Я хочу уйти из школы.

Я выждал до ужина или, если угодно, позднего обеда — мы садились все вместе за стол, когда родители возвращались с работы. Европейский обычай, что вы хотите. Несмотря на сломанный зуб, я впервые за три года наслаждался каждым кусочком пищи.

Мама аккуратно положила на скатерть нож и вилку, выровняла их так тщательно, словно урановые стержни. Отец подтолкнул очки к переносице, как он делал всегда, если что-то его озадачивало.

— Что ты хочешь сделать?

Я сглотнул и повторил:

— Уйти из школы. Я хочу уйти.

Мама ладонью коснулась папиного локтя.

— Погоди минутку, дорогой. А что же дальше? Тебе ведь надо сдать экзамены за весь школьный курс. Поступить в университет.

И тут по их лицам я понял, что мой план провалился. Я сам себе поставил подножку, блестяще сдав промежуточные экзамены, — блестяще сдав их отчасти потому, что пахал на Лоама и всех этих чурбанов Первых. Теперь мне светило еще два года до выпускных экзаменов, тюремный срок, да и университет, Оксфорд или Кембридж, родители непременно захотят, чтобы я поступал именно туда, окажется чем-то вроде Осни, в этом я был уверен. Я набрал в грудь побольше воздуха:

— Я могу научиться какому-нибудь ремеслу. Стать автомехаником. Кодировщиком. Работать в техподдержке.

Папа сложил руки будто на молитве.

— Сынок, мы нисколько не возражаем, если ты хочешь получить такую профессию. Но сначала закончи университет, чтобы иметь надежный тыл.

— И кроме того, — заговорила мама, и на ее лице проступило странное выражение. — Ты же всегда говорил… мы всегда говорили… — Она запнулась и сжала губы, на которых, как обычно, отсутствовала помада. Мама избегала смотреть мне в глаза, и вдруг я узнал это выражение на ее лице — это же было мое выражение лица, те самые черточки вай-фая на лбу. Мама чуть не плакала, и, когда я сообразил отчего, я с трудом сумел в это поверить.