Осторожно: боги - [7]

«Человек с Востока» продолжал говорить, неподвижный взгляд его, казалось, видел иные миры, казалось, что он сам был свидетелем этих далеких, воистину печальных событий. Его черные глаза сверкали, и он поведал нам о тех, кто хранит историю, о том, что они верят, будто бы звезды также живы, как и мы с вами. Наконец, рассказ его подошел к концу, и завершил он его так:

— Пропавшая звезда не погибла, но попала в ловушку, и томится в самом ужасном из миров. Там нет жизни, там страшно, и холод морозит душу. Она в темнице, похожей на смерть, но еще жива. Люди моего народа верят, что однажды найдется смельчак, который спасет пленницу. И вот тогда она опять вернется на небо, а на Земле воцарится вечное блаженство и радость. Тот же, кто совершит этот величайший подвиг, станет королем этого мира.

Вся эта история, рассказанная усыпляющим голосом странного незнакомца, навеяла на меня дремоту, особенно если учесть сытный ужин, кстати, очень неплохой для такой дрянной таверны, запитый изрядным количеством красного вина. Но граф… Я никогда не видел его в таком состоянии: его глаза блестели, и он облизывался как зверь, увидевший вкусную и жирную добычу. Стоящая перед ним еда остыла, он даже не притронулся к ней, правда, кувшин с вином был пуст, но мне смутно припомнилось, что пил я один. Сейчас я понимаю, что одно только это должно было насторожить меня, ведь граф, страстный любитель жизни, считал хорошую трапезу одним из главных ее удовольствий, и ничто не могло помешать ему отдать должное хорошей еде. Но в тот момент, в тягучей расслабленности, мне показалось, что друг мой, к слову сказать, лучший трубадур Юга, просто нашел новую тему для песни. И пока я в приятной дреме лениво размышлял о его странном поведении, граф подозвал рассказчика, налил ему вина и засыпал его многими вопросами, но я их уже не слушал. Я почти сразу забыл обо всем, но, как оказалось, напрасно.

Песня об этих событиях так никогда и не была написана, а мой друг прислал мне письмо, от которого я тогда предпочел отмахнуться. Я ответил ему, что не считаю нужным заниматься детскими сказками и не понимаю, с каких это пор он стал, подобно доверчивым простакам, слушать то, о чем бормочут бродяги. Да, для пущей уверенности в своей правоте я предпринял некоторые попытки определить истоки этой легенды, но, по непонятной причине, все это вселяло в меня беспокойство и даже страх. Мне подумалось, что если это загадочное племя существовало не только в воображении того сомнительного рассказчика, но и на самом деле, то эти люди явно занимались вещами опасными и непонятными. Похоже, что они слишком много времени и сил тратили на изучение холодных звезд и приписывали им совершенно невероятные свойства. Эти варварские представления, вероятно, и породили ту странную и безыскусную легенду. Кстати сказать, больше поиски мои тогда ни к чему не привели, так что я со спокойной душой ответил отказом моему другу. Наверно, я был слишком резок, и он затаил на меня обиду, но как бы то ни было, я больше не получал от него вестей, а на все мои попытки увидеться с ним, он отвечал вежливым, но твердым отказом. Уже после его смерти я иногда гостил у его сына, наслаждаясь обстановкой, царившей в его доме. Но особенной близости между нами не было. И вот теперь, через десять лет после смерти моего друга, я получил короткое письмо, в котором сын его сообщал, что он нашел подтверждение старой истории, рассказанной торговцем, и собирается проверить свои догадки. И если эти его предположения верны, то он настоятельно просит меня присоединиться к нему.

И все, простое письмо от сына старого друга, которого я хорошо помнил, но с которым меня не связывало почти ничего, кроме моей поистине отеческой любви к его дочери. Меня согревала мысль о том, что это письмо переслала мне именно она. От нее лично была добавлена короткая записка, в которой суховато сообщалось, что ее отец скоропостижно скончался во время своего паломничества в Сантьяго-де-Компостелла. Это письмо было найдено в числе его бумаг, и если я захочу откликнуться на его последнюю просьбу, то должен буду приехать в Бордо, чтобы увидеться с ней. Совсем между прочим она упоминала о каких-то бумагах, которые должна была мне передать. Вот и все, несколько коротких строк и две жизни…

Первым моим побуждением было сунуть бумаги в ящик стола и забыть о ней так же, как я забыл обо всем, что меня связывало с этой пустой историей. Но какой-то странный, незнакомый оттенок присутствовал во всем этом. Что-то беспокоило и настораживало. Вдруг я понял: мой друг сам никогда не занимался поисками, часто он просил заняться этим меня, реже — кого-нибудь другого. Чем так поразила его та давняя история, что он наперекор всем моим возражениям решил действовать самостоятельно, да еще и втянул своего сына в нечто весьма сомнительное и, как показали недавние события, опасное? Что я проглядел и от чего отмахнулся? Я почувствовал, как помимо моей воли беспокойство сменилось сомнением, на смену которому чуть позже пришло раздражение. Последние лучи солнца, окрасили стены комнаты в зловещий багровый цвет, и желтоватый цвет пергамента, лежавшего на столе, также засветился красными бликами. Я встал, и почти сразу в дверь неслышно вошел Пьер, неся на подносе бутылку вина и бокал. Как и все немногочисленные слуги в моем доме, он был глухонемой, но не от рождения, как остальные, а по причине несчастного случая, случившегося с ним в уже зрелом возрасте. Самый смышленый из всех, он был единственным, на кого я, в случае сильной необходимости, мог бы положиться. Быть может, в бестолковости моих слуг и было некоторое неудобство, но, с другой стороны, при моих увлечениях это был единственный способ избежать лишних разговоров и досужих сплетен. Пока я пил вино, наслаждаясь его терпким вкусом, во мне окончательно созрело решение отправиться в Бордо и удовлетворить свое любопытство, которое уже стало меня одолевать. Размышляя над этим, я допил свое вино и написал Алиеноре, что выеду так скоро, как только позволят обстоятельства.