Осторожно! Биологическое оружие! - [41]

До Москвы самолет летел почти три с половиной часа. Никуда не заезжая, я отправился к Калинину. Его секретарь сказала, что он занят. Меня это не слишком удивило. Калинин был из тех начальников, кто, приказав мчаться стремглав в Москву, мог подолгу заставлять ждать в приемной аудиенции.

Неожиданно секретарь Калинина передала мне записку от полковника КГБ Владимира Дорогова, начальника контрразведки всего «Биопрепарата». «Зайди ко мне немедленно», — прочитал я.

Я поднялся в его кабинет на третьем этаже. Дорогов стоял у окна и, услышав мои шаги, обернулся. Меня поразило выражение его лица — свирепое и жестокое.

— Ты вообще понимаешь, какой страшной опасности подвергаешь свою страну? — ледяным тоном спросил он.

Подойдя к столу, он выдвинул ящик и вытащил папку со списком всех тех, кого я взял на работу за последние полгода. Несколько фамилий были подчеркнуты красным карандашом.

— У нас в Степногорске служат отличные офицеры, — продолжал Дорогов, — однако ты, похоже, отказался от их помощи. Честно говоря, ничего подобного я еще не встречал.

Его ледяной тон заставил меня забеспокоиться.

— Товарищ полковник, позвольте, я все объясню… — начал я.

— Никаких объяснений! — отрезал он. — Я читал твое личное дело и прекрасно знаком с твоей биографией, Алибеков. Ты уже не в первый раз поступаешь так безрассудно.

И Дорогов напомнил о моей встречи с Кузнецовым, когда он предлагал мне стать информатором, а я отказался.

— И что теперь прикажешь делать? — спросил он.

— Не знаю, — откровенно сказал я.

Это было не только нарушением установленных правил. По их мнению, мои действия иначе, как вредительством и подрывной деятельностью, назвать было нельзя. Скорее всего, на этом моей карьере суждено было закончиться.

Но тут в КГБ опять поступили неожиданно. Открыв верхний ящик стола, Дорогов вытащил из него лист бумаги и сказал в приказном тоне:

— Здесь ты перечислишь все, что натворил, а потом объяснишь, в чем была твоя ошибка и почему ты считаешь, что поступал неправильно.

Как только я закончил писать, он протянул мне руку и крепко, до боли, пожал ее.

— Не забывай об этом клочке бумаги, — сказал он. — Бумага вещь тонкая, но задницу прикрывает железно.

На следующий день Калинин наконец согласился меня принять. Протянув мне мою объяснительную записку, уже приложенную к официально объявленному выговору, коротко приказал мне поставить на обоих документах свою подпись. Это была традиция, уходившая корнями еще в сталинское прошлое: моя подпись подтверждала, что я признаю выдвинутые против меня обвинения и заранее согласен с тем наказанием, которое мне вынесут.

— Это было в последний раз, — произнес Калинин. — Запомни на тот случай, если опять захочешь нарушить установленный порядок.

Арест и расстрел мне, конечно, не грозили, но тогда я этого не знал. Если вместо меня назначили бы другого руководителя проекта, то это сильно замедлило бы развитие программы, а может, и вообще поставило бы ее под угрозу срыва. А к тому времени Калинин уже слишком многое поставил на карту, чтобы рисковать. Наверное, ему пришлось употребить все свое влияние, чтобы отделаться от КГБ. В случае моего провала его карьере, возможно, тоже пришел бы конец.

Вернулся я в Степногорск с твердым намерением продолжать работать с полной отдачей, которую «Биопрепарат» всегда требовал от всех своих сотрудников. Семья незаметно отошла на второй план. Бывали дни, когда, работая в лаборатории, я терял всякое ощущение времени и возвращался домой только для того, чтобы поспать пару часов. В 1985 году родился мой третий ребенок, сын Тимур. Но меня по-прежнему почти никогда не было дома. Лена одна возилась с малышом, а я, как одержимый, работал в лаборатории.

Я стал очень вспыльчивым и раздражительным. За всю свою жизнь я не чувствовал себя таким одиноким, как тогда. Поэтому я обрадовался переводу в «Прогресс», после стольких лет проведенных на севере России я смог наконец-то вернуться в родной Казахстан. Степногорск находился относительно недалеко от того города, где жили мои родители. Я всегда хотел быть среди земляков, говорящих на родном языке. Но на нашем предприятии не было ни одного казаха, да и среди жителей Степногорска их было всего несколько человек. Для всех я все равно был чужаком.

У моей старшей дочери Миры никогда не было конфликтов ни с учителями, ни с одноклассниками. Все знали, что она дочка директора. Но мне-то было отлично известно, что кое-кто из детей (за глаза, конечно) называет ее «черной» или «обезьянкой».

Когда дома у меня было свободное время, я работал над докторской диссертацией. Вся моя дальнейшая карьера в «Биопрепарате» зависела от того, смогу ли я защититься.

В конце концов мне с трудом удалось помириться с Булгаком. Он был достаточно проницателен и не задавал мне вопросов о том, зачем я ездил в Москву но было заметно, что он злорадствует по поводу моего унижения. Вскоре, к величайшему моему облегчению, его перевели на прежнее место, в какую-то глухую провинцию. Но случилось это после того, как он сам погорел на несоблюдении секретности.

Одно из подчинявшихся Булгаку подразделений называлось «Специальный отдел по противодействию иностранным техническим разведкам». Этот отдел следил за тем, чтобы невозможно было определить, чем мы занимались в Степногорске.