Остаток дня - [20]

– Но никому из нас не хочется, чтобы подобное повторилось, верно? Я имею в виду, чтобы ваш отец еще раз свалился и все прочее.

– Ни в коем случае, сэр.

– И, конечно, раз это случилось с ним на лужайке, то могло бы случиться где угодно. И в любое время.

– Да, сэр.

– Скажем, во время обеда, когда ваш отец прислуживал за столом.

– Не исключено, сэр.

– Послушайте, Стивенс, до приезда первых представителей остается меньше двух недель.

– Все подготовлено, сэр.

– То, что произойдет в стенах этого дома, когда все соберутся, может иметь весьма серьезные последствия.

– Да, сэр.

– Я хочу сказать – весьма серьезные. Для всего будущего политического курса Европы. С учетом того, кто будет присутствовать, не думаю, чтобы я сильно преувеличивал.

– Ни в коем случае, сэр.

– Не самое подходящее время идти на риск, которого легко избежать.

– Полностью с вами согласен, сэр.

– Послушайте, Стивенс, нет и речи о том, чтобы расстаться с вашим отцом. Однако же вам придется пересмотреть круг его обязанностей.

Вот тогда-то, мне кажется, его светлость и произнес, снова заглянув при этом в энциклопедию и неловко ткнув пальцем в какую-то статью:

– Сами по себе эти упущения, Стивенс, может быть, и ничтожны, но говорят о многом, и кому, как не вам, об этом задуматься. Прошло время, когда на вашего отца можно было во всем полагаться. Не нужно направлять его туда, где ошибка может подпортить успех нашей предстоящей конференции.

– Разумеется, сэр. Полностью с вами согласен.

– Вот и прекрасно. Стало быть. Стивенс, вы об этом подумаете.

Следует заметить, что отец упал – случилось это примерно неделей раньше – прямо на глазах у лорда Дарлингтона. Его светлость принимал в летней беседке двух гостей – молодую даму и джентльмена – и видел, как отец идет к ним по лужайке с подносом долгожданных закусок. Перед беседкой лужайка поднимается в гору, и в те дни, как, впрочем, и ныне, утопленные в земле плиты, числом четыре, помогали одолеть подъем. Между этими плитами отец и упал, опрокинув поднос со всем, что было на нем – чайником, чашками, блюдцами, сандвичами и кексами, – на траву у верхней плиты. К тому времени как до меня дошла страшная весть, я выбежал из дому, его светлость и гости уложили отца на бок, подсунув под голову подушечку из беседки и накрыв пледом. Отец был без сознания, лицо у него стало непонятного серого цвета. За доктором Мередитом уже было послано, но его светлость посчитал, что отца следует перенести в тень, не дожидаясь доктора. Распорядились доставить и кресло на колесах, и отца с немалым трудом перевезли в дом. К приезду доктора Мередита отцу значительно полегчало, и доктор вскоре уехал, неопределенно высказавшись в том смысле, что отец, вероятно, «перенапрягался».

Этот случай, понятно, основательно выбил отца из колеи, но ко времени описанного разговора с его светлостью отец давно уже встал на ноги и вернулся к исполнению своих обычных обязанностей. Каким образом объявить ему о сокращении круга обязанностей? – этот вопрос оказался теперь довольно сложным. Мне было вдвойне трудно начинать такой разговор, потому что за последние годы мы с отцом постепенно отвыкли – по какой причине, не пойму до сих пор, – друг с другом беседовать. То есть так отвыкли, что после его переезда в Дарлингтон-холл необходимость обратиться к нему с несколькими словами по работе и то повергала нас в обоюдное смущение.

В конце концов я решил, что лучше всего поговорить с ним с глазу на глаз у него в комнате, чтобы после моего ухода он смог в одиночестве обдумать свое новое положение. Застать отца у себя можно было два раза в сутки – рано утром либо поздно вечером. Выбрав первое, я однажды ни свет ни заря поднялся в его комнатенку на чердаке служебной половины дома и тихо постучался.

* * *

Раньше у меня редко возникала необходимость входить к отцу в комнату, и меня снова поразило, до чего она маленькая и голая. В тот раз, помнится, мне даже показалось, что я попал в тюремную камеру; впрочем, такое впечатление могло в равной степени быть вызвано как серыми утренними сумерками, так и размерами комнаты и голыми стенами. Отец успел раздвинуть занавески и сидел, чисто выбритый и в полной служебной форме, на краю койки, глядя, судя по всему, на предрассветное небо. По крайней мере, легко было предположить, что он смотрит именно на небо, поскольку из подслеповатого окошка были видны только небо, черепичная кровля да водосточные желоба. Керосиновая лампа на столике у кровати была задута; заметив, что отец неодобрительно покосился на лампу, которой я освещал дорогу на шаткой лестнице, я тоже поспешил прикрутить фитиль. В наступившем полумраке серый свет, сочившийся из окна, делал комнату еще более унылой; я видел, как в этом призрачном свете проступают контуры отцовского лица – бугристого, изрезанного морщинами и все еще внушающего почтение.

– Ну вот, – произнес я с коротким смешком, – я так и знал, что папенька уже встал и готов начать новый день.

– Я уже три часа, как встал, – сказал он, смерив меня довольно прохладным взглядом.

– Надеюсь, артрит не перебивает папеньке сон?

– Сколько нужно, столько и сплю.