Останься со мной! - [53]

Олег впервые увидел, как я готовлю. Вошел на кухню и замер, наблюдая, как я ссыпала в глубокую сковороду мелко порезанное мясо с овощами.

– Ты умеешь готовить? – изумился он.

– Боже, Олег, ты каждый раз так удивляешься, когда оказывается, что я обычный человек, – рассмеялась я. – Конечно же, я умею готовить. Что здесь такого?

– Не знаю, – пожал плечами он. – Как-то не вяжется с тобой… Где ты научилась?

Мне хотелось рассказать ему про Бейрут. Как мы с Володей застряли там однажды на полтора месяца. Сидели в какой-то грязной гребаной конуре, ожидая приказа, которого все не было и не было. И как там от скуки Володя обучил меня кулинарным премудростям. Я оказалась на редкость бездарной ученицей – все сжигала, пересаливала, просыпала. А когда приказ, наконец, был получен, я не могла держать оружие: у меня до волдырей был обожжен указательный палец. Но тогда все получилось, в конце концов. Операция была завершена, а я вернулась из Бейрута опытной кулинаркой.

– Да так, везде понемногу, – отозвалась я. – Знаешь, я люблю готовить. Это успокаивает. Когда, например, нервничаешь перед выходом на сцену.

– Неужели ты до сих пор нервничаешь? После стольких лет? – недоверчиво протянул он. – Не привыкла?

– К этому, наверно, нельзя привыкнуть, – протянула я. – Вот ты… Ты же не станешь утверждать, что за годы службы привык к войне? Что тебе не страшно под пулями? Или…

Он задумчиво обхватил ладонью подбородок, побарабанил кончиками пальцев по скуле.

И наконец ответил:

– Это немного другое. Под пулями, конечно, страшно. Но в то же время там присутствует азарт, адреналин. Все кажется немного нереальным, а сам ты – бессмертным. Другое дело – ответственность за других…

Он прошелся по кухне, достал из шкафчика пузатую бутылку виски и два стакана. Плеснул мне и себе.

– Здесь страшнее, потому что если ты примешь неправильное решение, пострадают люди. Люди, которые тебе доверяют, которые слушаются твоего приказа беспрекословно. Но если ты будешь бояться, сомневаться, они пострадают с еще большей вероятностью. Поэтому я однажды решил для себя: «Делай, что должно, и будь что будет». Я просто делаю то, что считаю правильным. И от этого мне спокойно.

– Какой-то древний китайский мудрец сказал, – подхватила я, – что человек, идущий по пусти света, не испытывает ни боли, ни сомнений. Все наши терзания начинаются лишь тогда, когда мы сами знаем, что поступаем неправильно.

– Совершенно верно, – кивнул он. – Именно это я и имел в виду. Нужно действовать как должно. А как должно – ты знаешь сам, просто всегда знаешь где-то внутри – и все.

Я отвернулась к плите, помешивая мясо, и произнесла:

– Просто иногда жизнь складывается так, что поступать как должно – невозможно. Ты знаешь, что так нельзя, но у тебя просто нет другого выхода.

– Так не бывает, – возразил он. – У человека всегда есть выбор.

– Правда? – хмыкнула я.

– Просто люди иногда слишком трусливы, чтобы выбрать правильную сторону.

– Да ты у нас пионер-герой, – отозвалась я. – Ладно, все готово. Давай ужинать.

Мы становились все ближе и ближе.

Едва ли не каждую вторую ночь я оставалась в скромном каменном доме неподалеку от моря. Едва ли не каждый день Олег умудрялся выкроить хотя бы пару часов из своего жесткого графика, чтобы встретиться со мной. И даже когда гастрольный график требовал от меня ехать на другой конец страны, я неизменно заботилась о том, чтобы поездка не заняла больше двух дней и я вовремя вернулась в Стамбул.

Нам было легко друг с другом.

Именно, легко, как будто мы были вместе всегда, а не познакомились несколько недель назад.

Мы не говорили о будущем, не обсуждали, что станем делать, когда закончатся мои гастроли. Я – по понятным причинам. Олег же, как мне казалось, искренне полагал, что это не он, высокопоставленный военный чиновник, связался с обычной певичкой, а я, несравненная Айла, снизошла до него.

И искренне не хотел быть навязчивым.

Я понимала, что он скорее согласился бы снова оказаться под пулями, чем попытался бы как-то на меня давить и на чем-то настаивать.

А впрочем…

Мне не о чем было беспокоиться.

В конце концов, дело будет завершено, и Олег узнает, что все, что было между нами, было всего лишь фарсом, тонкой игрой с определенным расчетом. И мне отчего-то страшно было думать о том, как исказится его лицо – едва заметно, конечно, он ведь так прекрасно умел владеть собой и оставаться невозмутимым в любой ситуации. Я представляла, как чуть ссутулятся его плечи, словно на них разом ляжет едва выносимая тяжесть, как жестче обозначатся скулы и губы сожмутся в тонкую линию. А глаза, которые – теперь я это знала – умеют быть такими теплыми, отзывчивыми, глубокими, вмиг станут бесцветными и плоскими.

С другой стороны, если окажется, что предъявить ему нечего, Олег никогда и не узнает об этом. И я останусь в его памяти всего лишь легкомысленной шлюховатой певичкой, однажды от нечего делать закрутившей с ним роман во время гастролей, а потом свалившей в голубые дали, не растрачивая свое время на оправдания и сожаления.

И, наверное, это был бы самый лучший расклад.

Так или иначе, мне и в самом деле не удалось до сих пор раскопать на Радевича ничего предосудительного. Что было вообще-то странно: уж мне ли было не знать, что у всех всегда есть какие-нибудь тайные страстишки. И, если ничего такого обнаружить не удается, значит, секреты эти настолько серьезные, что человек старательно их прячет. Но в случае с Олегом приходилось признать: либо моя подготовка дала сбой, либо ему и в самом деле нечего скрывать.