Останься со мной! - [33]

Тогда же я поняла только – то, что он проделывал со мной в ту ночь, нисколько не походило на полудетское, невинное, чистое и солнечное, что было у меня с Санькой… Теперь это было сильнее, пламеннее – и в то же время… только телесное. Как будто душа моя отделилась от тела и парила где-то под потолком, с отстраненным интересом наблюдая за происходящим на кровати…

Наверное, я могла бы влюбиться в Мишу.

Этот рыжий бандюга был невероятно притягательным человеком, его животный магнетизм, жадная страсть к жизни, веселая беспринципность, азарт подкупали и кружили голову.

Да, я могла бы влюбиться – в других обстоятельствах.

Не случись со мной в шестнадцать той аварии, не живи во мне так глубоко страх снова подставить вселенной свою ахиллесову пяту. Я отказывалась, решительно отказывалась собственными руками вышивать между лопаток липовый листик, в который меня потом так легко будет поразить насмерть…

Поэтому наутро я решила, что с Мишей мне весело и надежно. Что он человек интересный и богатый (при моей отчаянной фобии нищеты и беспомощности это играло не последнюю роль). Что я не против иногда с ним встречаться, если он предложит, но… и только.

Никаких глубоких чувств, никаких привязанностей, романтики и надежд!

Я просто не могла себе этого позволить.

Миша же, не подозревавший о проделанной мной за ночь внутренней работе, казался вполне довольным тем, как все складывалось.

Наутро он все так же балагурил, не выпуская меня из рук, шептал на ухо непристойности и хохотал. Ему постоянно кто-то звонил, в дом являлись какие-то люди, о чем-то договаривались, что-то привозили, что-то забирали. Миша умудрялся управляться со всеми делами играючи, легко и весело, ни на минуту не меняя расслабленно-глумливого выражения лица.

Спешить мне было некуда, до концерта оставался еще почти целый день. Я валялась в шезлонге во дворе, прихлебывала кофе из чашки (никаких холодных коктейлей, никогда, ни при каких обстоятельствах! Беречь связки! Я наблюдала за Мишей, пытаясь понять: чем же все-таки он занимается, на чем зарабатывает свои миллионы?

Пока что выходило, что Миша так остроумен, легок и симпатичен, что люди несут ему деньги сами, просто потому, что считают его самым своим закадычным другом.

Примерно через неделю после нашего внезапного и так стремительно развивавшегося знакомства Миша спросил меня:

– Когда у вас заканчиваются гастроли?

Мы валялись на пляже. Море шипело и пенилось у ног, а солнце горячо оглаживало спину между лопаток. Миша только что закончил какой-то крайне важный разговор по мобильнику («Да, то, что вы хотели, уже у меня. Конечно, можно в пятницу, если вам так удобно. Никаких проблем! Жду звонка!») и лениво вертел сейчас аппарат в руках. Кожа его на солнце не чернела, а красиво бронзовела, наливаясь темно-красным, индейским оттенком. И он еще сильнее становился похож на пирата, бесшабашного и первобытно-веселого.

– Через десять дней, – отозвалась я. – Неохота в Москву. Там сейчас плюс семь и дождь…

– Так оставайся, – легко бросил он.

Я засмеялась, не поднимая головы.

«Оставайся!»

Как будто все так просто…

Но Миша – человек легкий во всем – никаких сложностей не терпел и справлялся с ними разрубанием гордиева узла.

– Чего смеешься? – Он тронул меня за плечо. – Что тебе мешает? Панкеев? Этот жадный старый поц? Сколько там ты ему осталась должна по контракту? Я заплачу.

Я вскинула голову и посмотрела на него через плечо, поверх темных очков.

Это же… Это же как раз то, о чем я так давно мечтала! Стать свободной, послать к черту Панкеева с его кабалой.

Вот только…

– А что потом? – напряженно спросила я.

– Потом? – Миша дернул плечами. – Потом ты останешься со мной, мы будем обжираться вкусной едой, валяться на пляже и трахаться как кролики. Что еще? М-мм… Найму тебе персонального менеджера, снимем клип, пустим его в ротацию – хочешь по здешнему центральному каналу, хочешь – по русскому. А там уж… – Он сделал широкий жест рукой, как бы давая понять, что он лично не видит, что могло бы помешать дальнейшему самому широкомасштабному развитию моей карьеры.

– Но… почему? То есть… на каком основании ты хочешь все это для меня сделать?

– Да потому что я влюблен в тебя до охренения, мон амур, – хохотнул Миша, обхватил меня за плечи, рванул на себя и принялся жадно целовать.

Я не была, конечно, совсем уж наивной идиоткой. Но мне было двадцать. И в жизни я еще практически ничего не видела, и в людях разбираться не умела…

И, наверное, очень хотела верить в то, что в жизни порой есть место удаче, счастливому билету. Что порой можно, не прилагая никаких усилий, просто сорвать джек-пот.

И я согласилась.

Согласилась, потому что все же слегка влюбилась в Мишину кипучую энергию и легкость бытия, ощущаемую с ним рядом. Разорвала контракт с Панкеевым, расцеловалась с Вероникой – спорить готова, она едва удерживалась, чтобы не цапнуть меня зубами за щеку от досады, что воплотить ее давнюю мечту удалось именно мне, «ханже и последнему оплоту невинности», как она меня дразнила. Я позвонила матери и объяснила, что в ансамбле больше не работаю и задерживаюсь в Израиле на неопределенный срок.