Останься со мной навсегда - [33]

Мы поженились тем же летом, и я увез ее к себе в Нью-Йорк. Я думал, что вначале нам будет трудновато ужиться под одной крышей и что мы будем долго привыкать друг к другу, ведь мы были совершенно чужими людьми. К моему удивлению, особых трудностей не возникло. Помогло, наверное, актерское дарование твоей мамы — она просто вошла в роль моей жены, потому что эта роль была удобна ей на данном этапе жизни, и блистательно играла ее не только на людях, но и дома. Правда, иногда она переигрывала… В конце концов я сказал ей: «Перестань притворяться. Ты ничем мне не обязана. Я не рассчитывал на твою любовь, когда предложил тебе выйти за меня замуж. Просто ты нуждалась в ком-то, кто взял бы на себя заботу о тебе, и мне захотелось стать этим человеком. Почему, я и сам не знаю». Сначала это ее оскорбило, но потом она сказала, что я прав и нам лучше быть честными друг с другом. Мы стали спать в разных комнатах, и у мамы появились свои интересы… Точнее, один-единственный интерес: итальянский язык. Она попросила меня нанять ей преподавателя и с невероятным усердием взялась за изучение итальянского. Занятия настолько увлекали ее, что ее апатию как рукой сняло — она вдруг ожила, стала жизнерадостной, какой раньше я никогда ее не видел. Теперь, уезжая в офис, я мог не бояться, что она натворит глупостей. Но все-таки на всякий случай просил домработницу присматривать за ней и не оставлять надолго одну, объясняя это тем, что жена страдает внезапными обмороками.

Когда у нас родилась ты, я перестал так тревожиться. Твое рождение преобразило ее. Из нервной девушки, страдающей перепадами настроения и депрессиями, она превратилась во взрослую уравновешенную женщину. Твое рождение к тому же в некотором смысле сблизило нас. Мы больше не были такими чужими друг другу, как раньше, потому что у нас появился один и тот же главный интерес в жизни — ты. Мы оба одинаково сильно любили тебя и более всего на свете желали лишь одного: чтобы наша дочь росла здоровой и счастливой.

— У меня самые замечательные родители на этом свете, — с улыбкой сказала Вероника. — Я всегда говорила всем и каждому: у меня самые замечательные родители, какие только могут быть… — Она запнулась, и ее лицо омрачилось при воспоминании о холодном, чтобы не сказать враждебном приеме, оказанном ей матерью сегодня утром. — Я думаю, что эти чертовы таблетки выбили ее из колеи, — прошептала она, скорее рассуждая сама с собой, чем обращаясь к отцу.

— Конечно, это все из-за таблеток, — уверил ее отец, уловив ход ее мыслей. — Вот увидишь, мама сама пожелает встретиться с тобой, как только окончательно поправится. Да у нее на всем белом свете нет никого дороже тебя — может ли она вдруг ни с того ни с сего охладеть к своей родной девочке? — Эмори подавил зевок и сделал слабую попытку улыбнуться. — Так что перестань сокрушаться по этому поводу и лучше расскажи мне, как твои дела. Съемки уже закончились?

— Закончились.

Вероника встала и принялась убирать со стола грязную посуду. Она еще не успела осмыслить то, что рассказал ей отец, и сейчас ее мозг работал на ускоренных оборотах, пытаясь как-то упорядочить всю эту внезапно свалившуюся на нее информацию. Нет, для нее вовсе не было открытием то, что ее родители не любят и никогда не любили друг друга, — это было видно невооруженным глазом. Но все остальное — слезы матери, когда она уезжала из Рима, ее попытка покончить с собой тогда, двадцать пять лет назад, ее пассивное отношение к жизни и к собственной судьбе — все это было для нее новостью и порождало в ее мозгу множество вопросов, ответы на которые она вряд ли когда-нибудь сможет найти… Хотя надо ли их искать? Кто она такая, чтобы лезть в душу другого человека? Ведь если бы мать захотела посвятить ее во все подробности своего прошлого, она бы давно уже сделала это сама. А теперь это прошлое было так далеко, что не имело никакого отношения к настоящему. В настоящем же лишь одно имело значение: чтобы мама поскорее поправилась и снова стала самой собой.

— Фильм должен появиться в прокате к концу лета, — сказала она отцу, оборачиваясь от мойки. — Мне бы очень хотелось, чтобы вы с мамой приехали на премьеру. Габриэле, разумеется, присоединяется к приглашению.

— Мы обязательно приедем, — пообещал отец. — Я отложу ради этого все дела. Мне так не терпится увидеть на экране мою родную девочку!

— Только, пожалуйста, не ожидай увидеть во мне вторую Анну Маньяни[7] или Констанс Эммонс, иначе ты будешь очень сильно разочарован, — улыбнулась Вероника. — В отличие от мамы я начисто лишена актерского дарования и вообще не наделена какими бы то ни было талантами.

— Они тебе и не нужны — ответил отец. — По-моему, талант далеко не всегда драгоценный дар, каким его принято считать. Он может оказаться жестоким испытанием для нервов. Ведь талант — это прежде всего сверхчувствительность ко всему — и хорошему, и плохому. Это доказано психологами. Говорят, у талантливых людей очень хрупкая психика, и им живется намного труднее, чем людям обыкновенным. Не зря ведь почти у всех высокоодаренных людей была трагическая судьба.