Остановка в пути - [197]

Я едва сдержался, чтобы не выкрикнуть, что это не совсем так — я помню весьма напряженный разговор с одним из усталых поручиков, когда он меня убедил называть впредь Кольберг все-таки Колобжегом.

— Это записано в моей биографии, — сказал я.

И он ответил:

— Понятно, это записано в вашей биографии. Как вы думает, кто знать ее лучше? Но вот только в вашей биографии не записано ничего про биографию города Колобжега. Там не записано, что Колобжег после Варшавы самый разрушенный город на территории нынешней Польши. Ваши камрады абсолютно не желали отдавать Колобжег, а мои камрады абсолютно желали его овладеть. Может, ваши камрады и мои камрады знали, в этом городе лежать чрезвычайно важный документ знаменитого кинознатока Нибура. Потому они так бились все, может быть. Но наверняка другое — город Кольберг сгорел и потоплен, со всеми его казармами и документами, а осталась кучка камней, разбитых камней, которую называют Колобжег.

— Можно мне задать вопрос?

— Теперь это уже все равно.

— Если бы машина не опоздала, я бы ничего не знал, вы ничего бы мне не рассказали, что вы спрашивали Эриха и что в Кол… что в Колобжеге нет моих документов? Что там и найти-то ничего невозможно?

Он очень резко спросил:

— Вы что, хотите отчет получить, или что вы хотите? Может, вы хотите оправдания? Так говорят?

— Да, так говорят.

— Так, значит, вы хотите оправдания?

— Я только хотел бы знать, что будет со мной.

— Только? Так мало — только? А больше вы не хотите? Целая кипа бумаг говорит, что с вами. И они не сами собой написались. И добрая фея их не наколдовала. Ах, добрая фея, скажи нам, пожалуйста, что же такое этот немец. Кому нам верить — польской женщине, когда она кричит и рыдает, что этот немецкий солдат убил ее дочь, или верить этому немецкому солдату, когда он говорит, что это не он? Он говорит, он не был в Люблин. Вы не получите оправдания, но, пока нет машины, вы получите ответ. Вы можете задавать вопросы, но при этом помните: несколько миллионов дочерей, несколько миллионов убийц. Задавайте вопросы, но помните: сколько вероятность при таких обстоятельствах, что та женщина права?

— В этом-то вся трудность.

— В чем трудность?

— В том, что я, говоря вообще, должен признать: да, вероятность велика. Но что я, если говорить обо мне лично, должен сказать: нет, нет и намека на вероятность. Эта женщина целиком и полностью неправа. Говоря обо мне. Это был не я.

— Вы так полагаете: вы могли бы быть убийцей, потому что вы были немецким солдатом, но вы не можете им быть, потому что вы Марк Нибур?

— Да, я давно уже понял: это вполне могло бы быть. И еще я понял, что каждый поляк, которому мы причинили зло, может думать, может обо мне думать, что это был я.

Он поднялся и так посмотрел на меня, что мне показалось, он хочет меня прикончить, но он сказал только:

— Это вы поняли?

— Да, понял.

Он смотрел на меня, как на какой-то громоздкий предмет, который нужно ухватить, да не знаешь — как, но тут вошел тюремщик сказать, что пришла машина.

— Пусть подождет, — сказал мой допросчик, а меня он спросил: — Вы суеверный?

— Не очень.

— А вам все равно, тринадцать число счастливое или несчастливое?

— Да, в общем, все равно.

— А разве вы бы не сказали, что тринадцать счастливое число, раз вы тринадцать месяц сидели в Раковецкая?

— Кто уж мне поверит? — сказал я и услышал, что и он не знает, но слышал я его как-то глухо, его голос заглушался криком и воплями, гремевшими где-то во мне, подсказывая мне, что сейчас, сейчас меня отпустят на все четыре стороны.

Об этой минуте я уже не раз мучительно мечтал и, мечтая, едва не лишился жизни; а потому шепнул, успокаивая рев: да умолкните же! Если это должно сбыться, так сбудется.

Но я заметил, что мой шепот обрел молящие нотки, и из сказанных мною слов потерялась тут же половина, а вот что осталось: это должно сбыться. Это должно сбыться!

Молящих ноток не смеет себе позволить человек, если он хочет выстоять. Нужно срочно вмешаться. Нужно срочно навести порядок. Нужно срочно подумать о чем-то другом. Вспомнить, что было до того, как прозвучали эти губительные нотки. Не торопясь, спокойно вспомнить — что было сказано до того, как дошло до этих изнуряющих ноток? А сказано было: это должно сбыться, половина сказанного ранее — если это должно сбыться, так сбудется. Только половина. Вторую половину точно обрубили.

Да, обрубили. Словно приказали: руби! А «руби!» — это же из имени Марк Нибур. Имя Марк Нибур состоит из девяти букв. Девять — счастливое число. Отнимем от него пять букв, а пять — простое число — м, а, р, к, н. Останутся четыре буквы. Останутся буквы и, б, у, р. Из них, если прочесть их наоборот, складывается одно только слово — руби. Девять минус пять равняется «руби». Марк Нибур — руби! Как будет неопределенная форма от «руби»?

Поручик позаботился, чтобы я окончательно не свихнулся.

— Несколько вопросов. Первый: правда ли, что польские уголовники устроили вам опрос, когда вы у них был гость? Вы помнить такой дело? — Он глянул в папку и добавил: — Имело место год назад.

— Его мне в жизни не забыть, — ответил я.

— Кое-кто тоже не забыть, — продолжал поручик. — Один псих вышел из тюрьмы и пишет в инстанции, конечно же, попадает не по адресу, так что письмо лежит чуть-чуть и чуть-чуть путешествует. Но пишет же. Во время одного опроса, свидетелем которого он был, выяснилось, что случай с тем немцем, скорее всего, ошибка. Вы не понимаете всего комизма ситуации, но человек этот зовут Херцог.