Остановить песочные часы - [20]

— Ага…

— Ага — да, или ага — нет?

— Скорее, да, чем нет.

— Ты сколько доз филграстима успела получить?

— Три, сегодня вечером — четвертая.

— Вот что, девочка, нет у нас времени ждать, пока весь урожай созреет. Придется собрать то, что сможем, а через неделю повторим. Согласна?

— Что это меняет? Увеличивает риск?

— В принципе да, но ненамного. Просто у Даны времени больше не осталось.

— Хорошо, я согласна.

— Завтра в семь я пришлю такси. Обойдешься без завтрака?

— Уж как-нибудь.

— Ну и хорошо, тогда до завтра.

Разговаривать ни с кем отчаянно не хочется, но приходится, кровь из носу, сделать еще несколько звонков: родителям Меира, которые будут пасти девчонок всю неделю, моим собственным родителям и братьям, а также парочке университетских подруг. Все они, как один, с небольшими вариациями повторяют одни и те же помпезные слова. Каждый считает себя лично причастным и стремится поддержать мой моральный дух. А мне не нужны слова, я хочу, чтобы помолчали со мною рядом, потому что родственным душам никакие слова не требуются. Довольно и того, чтобы просто погладить по голове.

Нахожу на мобильнике номер Иланы, и не знаю — нажимать на кнопку или нет. Экран гаснет, я жму на «вызов», и он снова загорается в полумраке вечера, потом снова гаснет, и так несколько раз. Надо нажать второй раз, чтобы соединиться, но у меня не хватает решимости. В конце коцов, контакт срабатывает два раза, и я слышу в трубке стандартную мелодию, прерывающуюся слабым «да».

— Привет, это я. Далит.

— Да?

— Как она? — набираю в грудь побольше воздуха. — Держится?

— Не знаю… — долгая пауза, — …хватит ли ей сил.

Последний бастион надежды, но и он рушится с каждым прошедшим часом.

— Будем надеяться.

— Будем… что еще остается…

Я чувствую, что Илане, как и мне, не нужны слова — все уже сказано. Нужно, чтобы кто-то, кто понимает и без слов, просто побыл рядом.

— Я уже четыре дня на филграстиме. Профессор сказал, что попробуем выделить клетки в два этапа.

— Да, я знаю.

— Дай Бог, Илана.

— Спасибо…

— До завтра.

Я просыпаюсь во втором часу ночи с тревожной мыслью, что Меир ничего не дал о себе знать. Это так на него не похоже. Тянусь к мобильнику и вижу от него СМСку: «На работе до утра». Напились на радостях, думаю, все как один. Решаю все-таки позвонить.

Шум страшенный, голос еле слышен:

— Что у вас там? — кричу. — Оргия? Запой?

— Погоди, — отвечает, — в коридор выйду.

— Так что?

— Американцы какую-то хрень прислали — сидим, разбираемся.

— Что значит «хрень»? Они утвердили или нет?

— В том-то и дело, что не до конца понятно: с одной стороны, они отказали в сделке на основании антимонопольного закона, а с другой, добавили кучу всяких «если».

— Это как?

— Если то — если се, если пятое — если десятое. «При соответствии вышеуказанным условиям сделка не будет противоречить закону.» Вот мы сидим и разбираемся, что все это значит.

— Что, у вас адвокатов нет для этой самой штуки? Пусть они и разбираются.

— С адвокатами и сидим, только с их языка переводчик нужен.

— Сидите, Бог в помощь.

— А ты чего не спишь посреди ночи? С тобой все нормально?

— Все хорошо, звонил профессор и просил завтра с утра приехать. Он хочет провести процедуру в два этапа, потому что времени нет.

— Я сейчас приеду.

— Оставь, не дергайся, за мной утром такси пришлют.

— Я сам тебя отвезу.

— Меир, серьезно, не надо.

— Не врешь? Поклянись!

— Необходимо и достаточно!

— Ладно, — смеется, — тогда днем подъеду.

Заснуть мне больше не удается. Лежу в какой-то вязкой и липкой полудреме и думаю сразу обо всем. О провалившейся сделке и огромных деньгах, которые лишь помаячили на горизонте. О том, что ждет меня завтра, и как мой организм перенесет все это процеживание крови через фильтры. Передо мной проходит длинная череда людей, желающих мне счастья и здоровья, равно как и Дане, Илане, нашим семьям, родным и близким — громко и по-восточному экспрессивно или по-европейски сдержанно. В еврейской традиции — посещать больных. Внешнее впечатление может быть обманчиво, люди могут вести себя весьма беспардонно или же действовать исключительно в собственных интересах. Мое ли дело судить, что у них на сердце? Об одном жалею, ругая себя, за то, что не погнала с порога Зиву с Рахелью. Потом уже поздно было, когда они меня в оборот взяли: кто да что, откуда да почему. И видно, что мысли крутятся у них в одном направлении — как повыгоднее подать, да подороже продать — придать благородную защищенность, заключив в серый квадрат.

На утро у меня та еще образина — зеркало, будь оно живое, трещинами бы пошло или с гвоздя сорвалось. Краситься нет ни сил, ни желания. Водитель такси смотрит на меня и трогается с места, не говоря ни слова, лишь качает головой. Я ему благодарна уже за то, что он молчит. «Удачи» — бросает он мне напоследок.

В отделении тоже не в восторге от моего вида.

— Кровь на анализ. Моментально! — командует профессор.

— Я просто всю ночь не спала.

— Сейчас выясним: просто или не просто.

Когда через полчаса приносят результаты, обстановка слегка разряжается.

— Даже лучше, чем я предполагал. Пойдем.

Я в первый раз пересекаю границу территории горя. Не представляю себе, какой выдержкой надо обладать, чтобы каждый день приходить сюда на работу. Меня заводят в комнату, напичканную приборами, и укладывают на кровать. В обе руки втыкают по довольно толстой иголке, но делают это мастерски.