Останови мое падение - [43]

После двадцати восьми лет, конечно, я все ещё достаточно близок к нему, чтобы сохранить обман. Если я изучаю каждый ход мысли, который достигает меня через наши общие чувства, конечно я могу поместить себя на его место, забыть временно открытие моей разобщенности, и заставить себя вернуться к синхронизации.

Это будет не легко. Он встретил женщину на пляже, в день когда я появился на свет. Её зовут Кэти. Они переспали три раза, и он думает, что он её любит. Или, по крайней мере, он сказал ей об этом напрямик, он шептал ей, пока она спала, он написал об этом, правда или ложь, в своем дневнике.

Я ничего не чувствую к ней. Она хороший человек, я уверен, но я её почти не знаю. Озабоченный моим состоянием, я мало обращал внимания на то, что она говорила и половой акт был для меня неприятной частью невольного подглядывания. Поскольку я понял, что всё было поставлено на карту, я пытался показать такие же эмоции, как и мое альтер эго, но как я могу любить её, когда общение между нами невозможно, когда она даже не знает о моем существовании?

Если она была в его мыслях ночью и днем, то это нечто иное, как опасное препятствие для меня, как я могу надеяться достигнуть безупречной имитации, что позволит мне избежать смерти?

Он спит сейчас, так что и я должен спать. Я слушаю его сердцебиение, его медленное дыхание, и пытаюсь достигнуть согласного спокойствия с этими ритмами. На мгновение я обескуражен. Даже мои мечты будут отличаться; наше расхождение неискоренимо, моя цель смехотворна, нелепа и вызывает жалость. Каждый нервный импульс в течение недели? Мой страх перед обнаружением и мои попытки скрыть это, неизбежно исказят мои ответы; этот узел лжи и паники будет невозможно скрыть.

Всё же когда я начал засыпать, я нашел в себе веру, что добьюсь успеха. Я должен. Я грежу некоторое время беспорядочными изображениями, странными и обыденными, завершая крупинкой соли, проходящей через игольное ушко, тогда я падаю, без страха, в лишенное сновидений забвение.

* * *

Я смотрю на белый потолок. Голова кружится и мысли путаются, пытаюсь избавить себя от навязчивого убеждения, что есть что‑то о чём я не должен думать.

Тогда я осторожно сжимаю кулак, радуюсь этому чуду и запоминая его.

До последней минуты я думал, что он собирался снова отказаться, но он не стал. Кэти обсуждала с ним его страхи. Она в конце концов переключилась, и он любит ее больше, чем он когда‑либо любил кого‑либо прежде.

Итак, наши роли теперь поменялись местами. Это тело теперь — его смирительная рубашка…

Я весь в поту. Это безнадежно, невозможно. Я не могу прочитать его мысли. Я не могу догадаться, что он пытается сделать. Я должен двигаться, лежать, кричать, молчать? Даже если компьютер, наблюдающий за нами, запрограммирован игнорировать некоторые тривиальные несоответствия, как только он заметит, что его тело не будет выполнять его волю, он запаникует так же, как и я. У меня нет никаких шансов всегда делать правильные догадки. Он будет потеть сейчас? Его дыхание будет стесненным, как это? Нет. Я не спал всего тридцать секунд и уже предал себя. Волоконно‑оптический кабель тянется из под моего правого уха к панели на стене. Где‑то, должно быть, бьёт тревога.

Если бы я сбежал, что бы они сделали? Применили силу? Я гражданин, не так ли? Люди с жемчужинами имели все юридические права на протяжении десятилетий. Хирурги и инженеры ничего не могут сделать со мной без моего согласия. Я пытался вспомнить положение об отказе, который он подписал, но он вряд ли передумал бы. Я дергаю кабель, который держит меня в плену, но он прочно закреплен на обоих концах.

Когда распахнулась дверь, на мгновение я подумал, что я разбиваюсь на куски, но откуда‑то нашел в себе силы успокоиться. Это мой нейролог, доктор Прем. Он улыбается и говорит:

— Как вы себя чувствуете? Не слишком плохо?

Я киваю молча.

— Самый большой шок для большинства людей, что они не чувствуют никакой разницы! Некоторое время вы будете думать: «Это не может быть так просто! Это не может быть так легко! Это не может быть нормальным!», — но вы скоро примите это. И жизнь будет продолжаться без изменений.

Он похлопал меня по плечу по‑отечески, потом повернулся и вышел.

Проходят часы. Чего они ждут? Доказательства должно быть уже неопровержимы. Возможно, надо провести процедуры, консультации правовых и технических экспертов, комитеты по этике должны быть собраны, чтобы обсудить мою судьбу. Я обливаюсь потом и дрожу. Я хватаю кабель несколько раз и дергаю изо всех сил, но, похоже, он закреплен в бетоне одним концом, и болтами с моим черепом — в другом.

Санитар приносит мне еду.

— Не унывай! — говорит он. — Скоро время для посещений.

Потом он принес мне утку, но я слишком нервничаю, что бы даже пописать.

Кэти хмурится, когда видит меня.

— Что случилось?

Я пожимаю плечами и улыбаюсь, дрожа. Интересно, почему я даже сейчас пытаюсь пройти через этот фарс.

— Ничего. Я просто. чувствую себя немного больным, вот и все.

Она берет мою руку, потом наклоняется и целует меня в губы. Несмотря на всё, я сразу возбуждаюсь. По‑прежнему склонившись надо мной, она улыбается и говорит: