Останови часы в одиннадцать - [9]

– А что стало с библиотекой? – спросил капитан, уже ни на что не надеясь.

– То же, что и со всем имуществом евреев. Вывезли. Забрали. Мебель, драгоценности, меха, одежду, картины. Взяли и книги… Потом тот домик, в котором у Файгелей внизу была библиотека, а наверху, на втором этаже, квартира, разрушили советские танки. В сорок четвертом году, когда шло наступление. Ох, что у нас здесь делалось! Немцы и русские попеременно, три дня и три ночи. Как сейчас помню, я стояла у стены на расстреле. – Она сделала паузу и посмотрела на капитана, наблюдая за произведенным этой биографической подробностью эффектом. – Нет! Вы только подумайте! – крикнула она. – А вот стояла. Я, старая толстая баба, которая ни о чем другом понятия не имела, кроме как о мытье посуды и стирке пеленок. В меня хотели выстрелить, как будто бы я какой-нибудь важный человек. И вы бы меня уже не увидели, мы бы с вами сейчас не разговаривали. Эсэсовец уже прицелился в меня, а мы стояли в ряд, нас было шестеро из одного дома. Не из этого. Нет. Я тогда жила на окраине. Возле шоссе. И поэтому наш дом переходил из рук в руки, а мы пережили ад.

Капитан даже не пробовал прервать поток слов, который хлынул так внезапно и в неожиданном направлении. Он всегда давал людям выговориться. А кроме того, речь является ключом к человеческому характеру. Он поудобнее сел на стуле, искренне заинтересовавшись историей жителей этого местечка.

– И знаете, что странно? – продолжала женщина, размышляя над феноменом человеческих реакций перед лицом смерти, которые не всегда совпадали с тем, как эти люди его себе представляли. – Я не молилась, только мысленно прощалась с ребенком, с моей дочкой. Она была в подвале. Лежала на матрацах. Ей было… два года. Только с ней я прощалась у стены нашего дома, и в это время во двор ворвались русские. Один из них выстрелил в эсэсовца, который целился в нас. Если бы он на долю секунды задержался, то нам был бы конец. Русский очередью свалил эсэсовца, но одна пуля попала в мальчика, который стоял рядом со мной. Да, он отдал свою жизнь за нас пятерых. А русский плакал целую ночь. Вы представляете? Пожары. Все местечко горит, на шоссе огромная гора разбитого железа, и атака, пулеметы, пушки и эти их «катюши». Всюду трупы немцев и русских. А в нашем дворе – два. Эсэсовец и польский мальчик, а над ним всю ночь проплакавший русский. И он не хотел идти дальше в атаку. Не хотел. И вы знаете, его за это не расстреляли, – продолжала она удивляться тому, чему она когда-то была свидетелем и что до сих пор ей не было окончательно понятно. – Наш спаситель взял лопату и вырыл для мальчика могилу. Пил из манерки самогон и рыл могилу, убил хорошего человека. Никому не дал к нему прикоснуться, сам положил его в вырытую яму, – сообщила женщина, и удивление не сходило с ее лица. – Я удивляюсь, как мы в ту ночь все не сошли с ума, до сих пор не перестаю удивляться, чего я только в жизни не видела… И все это стоит у меня перед глазами… всегда…

Капитан всматривался в женщину и думал, что терпение, которое он выработал в себе за многие годы службы, и теперь позволило ему сделать свои выводы. В этой невидной толстой старухе, наверняка хорошо готовящей бигос, голонку и борщ, крылась огромная сила.

– Вы знаете, русские удивительный народ, – добавила женщина уже конфиденциально, – они понимают страдания чужой души. И умеют уважать ее даже на войне. В какой-нибудь другой армии за подобное – пуля в лоб. Разве не так? Во время наступления, в такой мясорубке. Жизнь тысяч мирных жителей зависела от этого наступления. Если бы немцы вошли в местечко в четвертый раз, они уничтожили бы нас всех до единого. За то, что мы скрывали русских солдат, которые не успели отступить, хотя наши жизни не стоили и ломаного гроша. Мы помогали, чем могли. Видите ли, очень скоро пришли за тем солдатом, который спас нам жизнь, и мы уже хотели его тоже прятать от своих, потому что боялись, что его будут судить. А они только покачали головами над могилой нашего парнишки, взяли своего, похлопали его по плечу, и все. Потом он ходил по местечку. Они у нас стояли несколько дней. Он всегда, завидя меня, останавливался и говорил по-своему, по-русски. А я к нему по-польски. Он свое, а я свое, – женщина рассмеялась. – Из-за этого мы не очень хорошо понимали друг друга. Хотя нет – понимали. Столько, сколько нам было нужно.

«След Файгелей обрывается, – подумал капитан Корда. – Этим путем я никуда не приду, но это легко можно было предвидеть. Книга могла бы помочь распутать клубок, если бы я знал, кто ее отсюда вывез. Когда-то в одиннадцать часов что-то случилось. Где? Может быть, здесь, а может быть, где-то в другом месте. Мир огромен. Польша велика. Я должен отцепиться от этого местечка, но не могу, потому что у меня нет никакого другого следа, кроме какой-то печати из „библиотеки ангелов“.

– А вы не помните, кто жил в имении во время войны? Или сразу после ее окончания?

Женщина удивилась перемене интересов своего гостя до такой степени, что некоторое время не могла собраться с мыслями.

– В имении? Никто не жил. Там уже давно никто не жил, потому что война застала наследников в Вене, и они не вернулись.