Останется память - [23]

Костя откинулся на стуле.

– И всё же. Могу я ознакомиться с календарем за этот год?

Волвенко поджал губы, резко дернул ящик стола и бухнул на стол отрывной календарь.

– Знакомьтесь. Это – календарь. А это – Константин Владимирович. Большой оригинал.

Шумов вцепился в календарь. Чуть ли не нежно разгладил надорванную обложку, чем вызвал фырканье есаула, убедился, что года на ней не напечатано, и залистал оставшиеся страницы. Начинались они с двенадцатого июля и, если есаул отрывал листки вовремя, сообщали о сегодняшней дате. Но и только. Тогда Костя обратился к выходным данным, до удивления скудным, и, вдобавок, напечатанных мелким витиеватым шрифтом с соблюдением норм дореволюционной орфографии. Стало быть, октябрьской революции семнадцатого года не было. А вот еще, уже или вообще – Косте хотелось разъяснить. Для себя. С целью общего понимания ситуации.

Волвенко не торопил, иронично поглядывая на Шумова, который судорожно пытался отыскать в календаре что-нибудь стоящее, просматривая страницы одну за другой. Наконец, дойдя до конца, Костя вздохнул и отложил располовиненный блок.

– Не нашли, что искали?

– Не нашел, – сокрушился Шумов. – Скажите год, а?

– Тысяча восемьсот семьдесят пятый. Устраивает?

– Устраивает, – Костя махнул рукой. – Значит, родился я в сорок седьмом. Еще есть вопросы?

– Есть. Ваше социальное и общественное положение, статус, место работы?

– Э-э-э… Не женат. Одинок. А вот на счет статуса затрудняюсь ответить…

– Крестьянин, мещанин, дворянин, какого сословия и так далее? – Ефим спрашивал с ленцой, равнодушно, не показывая вида, что ему хоть что-нибудь интересно знать о данном конкретном человеке.

– Мы, понимаете ли, ни с чем таким не связаны… Нигде особо не работаем.

Есаул приподнял бровь и спросил:

– На какие доходы существуете? – Оглядел впавшего в задумчивость Костю, покачал головой и добавил: – Может, тогда расскажете, что с вами произошло? Почему казачий разъезд обнаружил вас в бессознательном состоянии на берегу Екатерининского канала в третьем часу ночи без документов, одежды и личных вещей?

– Что, вообще никаких вещей не было? – голос у Кости стал тревожным.

– Ах, да. Было кое-что. Требуется ваше опознание.

Волвенко выгреб из стола несколько небольших предметов и разложил их в ряд перед Костей. Тот мельком глянул и указал на круглую коробочку:

– Это, вроде, мое. Оно, да?

Есаул смахнул всё обратно и оставил коробочку.

– Что вы можете сказать по данному предмету? Что он из себя представляет? Что в нем находится? Как его открыть?

Борьба между желанием ответить и невозможностью это сделать так явно отразилась на Костином лице, что Ефим усмехнулся и убрал коробочку обратно.

– Итак. Что вы делали на Екатерининском канале?

– Честно? Не помню. Помню, как заснул. В гостинице. А разбудили меня уж вы. Ну, второй который.

– Подхорунжий Григорий Семеняка, – уточнил есаул.

– Ну, наверно. А что вообще было – как отрезало, – Костя рубанул ладонью наискосок. – Ничего не помню.

– Прискорбно. Значит, ничего по сути происшествия с вами рассказать не можете?

– По сути – не могу. Потому что не знаю.

– Тогда вам придется у нас задержаться. До выяснения личности, так сказать, и фактов. В изоляционной комнате.

– Ну, само собой, – недовольно буркнул Шумов. – Туда брать ничего нельзя?

– Личные вещи – можно, – спокойно ответил есаул. – Не угрожающие жизни. Ни вашей, ни других людей. Так что коробочку пока возьмите. Может, вспомните, для чего она у вас и как ее открыть. У нас – не получилось.

– А если там яд какой? Или чего похуже?

– То есть, вы сюда отравиться прибыли? И, главное, – без одежды, так яд действеннее. И чтоб назло всему конногвардейскому полку? Весело.

Ефим вдруг широко улыбнулся – в первый раз за весь разговор – отдал коробку и указал, в какую сторону Косте идти. Шумов поднялся и, поддерживая спадающие штаны, пошел в камеру. Точнее, в изоляционную комнату, как тут выражались. Сел на нары, застеленные шерстяным одеялом, и задумался.

Подумать было о чем.

Если есаул не соврал насчет года, а с чего бы ему врать, то Костя переместился почти на пятьдесят лет вперед от момента восстания декабристов. Можно даже высчитать на сколько точно. И если б эти вычисления объяснили, как произошло перемещение, почему именно на пятьдесят лет, и почему вообще такое произошло, Костя тут же принялся бы считать: вычитать, складывать, делить, умножать, возводить в степень и так далее, и тому подобное. Ладно, переместился. С этим уже ничего не сделаешь. Надо исходить из реальных исходных данных. Итак. Находится он в 1875 году, в июле месяце, в управе Александровской слободы Санкт-Петербурга. Это всё хорошо и понятно. Непонятно другое: что за мир там, снаружи. По какому пути пошел? Как развивался пятьдесят лет? Повлиял ли он, Костя Шумов, на события, или всё вернулось на прежний путь? Или эта реальность никак не связана с той, которую Костя покинул?

Шумов прекрасно помнил, чем он занимался перед тем, как очнуться в камере. Ни много ни мало – писал письма тем людям, которые получили власть, отчасти благодаря именно его действиям. В письмах сообщались направления экономического и социального развития России на ближайшее и отдаленное время, с кратким описанием открытий, на которые надо обратить внимание и которые надо развивать, и фамилиями нужных людей. Дошли эти письма до адресатов? Пока неизвестно. И если дошли, то прислушались ли власти к его советам? Неизвестность полная.