Дальнейшее происходило будто во сне.
Сказать по правде, ордера Николай Николаевич толком не прочел. Увидел только четкую подпись Дзержинского, круглую казенную печать, фамилию свою с адресом и обомлел. Принялся бормотать нечто бессвязное о своей беззащитности перед произволом, но получалось не очень солидно, на обычную его манеру непохоже.
— Собирайтесь, гражданин Вяткин! — распорядился мужчина в кожаной куртке. — Ждать нам некогда! Просили вас по-хорошему, курьера присылали, а вы что?..
Боже ты мой, до чего же быстро и до чего неузнаваемо все переменилось! Был дом, была тишина, покой, размеренный уклад жизни, а теперь что?.. Все суетятся, все кричат, а надо еще собрать кое-что из вещей, да и провизии надо бы взять с собой, потому что известно, каковы скудные тюремные харчи.
— Прекратите, пожалуйста, — зашипел Николай Николаевич на домашних, — вы же слышали, нужно собираться…
Мужчина в кожаной тужурке хотел что-то сказать, но, как видно, раздумал. И простоял с дворником Кузьмой в прихожей, не входя в комнаты, пока с плачем и причитаниями шли лихорадочно поспешные сборы. Строгое его лицо было непроницаемо холодным, и лишь в глазах временами мелькало что-то похожее на усмешку.
Когда спустились по лестнице и вышли на улицу, Николай Николаевич увидел большой черный автомобиль. Возле него собралась толпа любопытных.
— Вот что стало с русской демократией! — громко произнес Николай Николаевич, чувствуя себя героем и явно рассчитывая на сочувствие.
Любопытные молча попятились в сторону. Мужчина в кожаной тужурке ничего не сказал, лишь открыл дверцу, пропустив Николая Николаевича в машину, и черный «мерседес-бенц» медленно тронулся.
Поездка была непродолжительной. И поехали не к Литейному мосту, не в «Кресты», как думал Николай Николаевич, а прямо по Невскому, из чего нетрудно было догадаться, что везут его прежде на Гороховую для допроса, а после уж отправят в тюрьму. Однако, переехав Фонтанку, автомобиль свернул вдруг налево и, резко притормозив, остановился у Аничкова дворца, где размешался Наркомпрод.
— Сейчас вы сдадите дела, — строго сказал посланец Дзержинского и, помолчав, добавил: — В моем присутствии… Ключи от сейфа также попрошу сдать коменданту…
Жизнь в комиссариате продолжалась. Немногие, правда, выходили на службу, отказавшись участвовать в забастовке. Одному из них Николай Николаевич начал сдавать дела фуражного подотдела.
Процедура эта отняла часа полтора. Мужчина в кожаной тужурке несколько раз выходил, оставляя их вдвоем, затем возвращался, а когда приемосдаточный акт был подписан и ничего другого не оставалось, как ехать на допрос либо в тюрьму, затеял непонятный какой-то разговор.
— Гражданин Вяткин, это вы избраны главой стачечного комитета?
— Видите ли… У нас, собственно, принята в комитете коллегиальная система…
— Но кто председатель?
— Председатель я…
— В таком случае объявляю решение Чрезвычайной комиссии, — сказал мужчина в кожаной тужурке. — Никакого саботажа мы в дальнейшем терпеть не намерены, тем более в Наркомпроде… Предупредите своих друзей, что если они завтра же не появятся на службе, то будут уволены… Обзвоните по телефону или берите извозчика и поезжайте по домам. Увольнение будет окончательное, без права поступления на государственную службу и с публикацией в печати… Вам все понятно, гражданин Вяткин?
Со страху или от неожиданности, но гражданин Вяткин соображал довольно медленно и не нашелся с ответом.
— Ну, коли понятно, желаю успеха, — сказал мужчина в кожаной тужурке и покосился на саквояжик с бельишком и провизией, стоявший у ног Николая Николаевича. — От себя могу прибавить, что решение это весьма серьезно, и мне лично не хотелось бы приезжать к вам второй раз… Действуйте, гражданин председатель, не теряйте времени даром!
Вслед за тем посланец Дзержинского попрощался и уехал на своем внушительном автомобиле, а Николай Николаевич в глубокой задумчивости побрел к себе на Стремянную улицу.
Подумать ему было о чем.
В. Манцев
ПРЕДАННОСТЬ И ОТВАГА
В конце 1918 года возникла необходимость организовать Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией, саботажем, спекуляцией и преступлениями по должности при Московском Совете (МЧК)[19]. Во главе ее встал председатель ВЧК Ф. Э. Дзержинский.
Создание Московской чрезвычайной комиссии объяснялось тем, что именно в Москве сходились все пути антисоветских заговоров, действовали центры разбросанных по всей России контрреволюционных организаций, что как раз здесь в это время широко развернулись спекуляция и бандитизм.
Начав работу в Москве, мы имели уже годичный опыт работы в ВЧК, располагали кадрами чекистов. Но должен сказать совершенно категорически, что борьбу с врагами Советской власти мы могли вести успешно только благодаря теснейшей связи с партийными и советскими организациями и их помощи, благодаря глубокому сочувствию и горячему содействию со стороны рабочего класса. Мы открывали тайные нити заговоров и организаций контрреволюционеров, спекулянтов и бандитов не потому, что в ЧК сидели какие-то Шерлоки Холмсы, а потому, что ЧК являлась органом диктатуры пролетариата, органом защиты революции, тесно связанным с партией и рабочим классом.
