Особо опасен - [65]

— Почему вы не получили по нему деньги?

— Я ждала.

— Чего? Доктора Фишера с его клиникой?

— Да.

— Пятьдесят тысяч. Надолго ли их хватило бы? В таком-то заведении.

— Достаточно надолго.

— Для чего?

Аннабель передернула плечами — жест безнадежности.

— Чтобы попытаться. Больше ничего. Просто попытаться.

— Брю не обещал новых денег из того же источника?

Аннабель уже хотела ответить, да вдруг передумала.

— Интересно, почему вы оба считаете себя не такими? — с вызовом обратилась она к Эрне Фрай.

— Не такими, как кто, дорогая?

— Как те, кто, по вашим словам, желают его арестовать и выслать назад в Россию или Турцию.

Отвечая за них обоих, Бахман в очередной раз взял в руки чек и принялся его изучать, как будто в нем скрывался ответ.

— Да, мы не такие, — огрызнулся он. — Это уж точно. Но вас интересует, что мы намерены делать с вашим мальчиком. — Он положил чек в поле своего зрения. — Я не уверен, что мы сами это знаем, Аннабель. А правильней сказать, не знаем. Нам хочется верить, что мы здесь делаем погоду. И вот мы околачиваемся без дела и ждем до упора, как распорядится Аллах. — Он постучал пальцем по чеку. — Если Аллах нам поможет, то ваш мальчик, возможно, окажется вольной птицей, будет жить на Западе и осуществит свои самые смелые надежды и мечты. А нет… если Аллах нам не поможет… или вы нам не поможете… то ему придется вернуться туда, откуда он приехал, не так ли? Ну разве что им заинтересуются американцы. Тогда мы даже не будем знать, где он. Возможно, что и сам он тоже.

— Мы пытаемся сделать для него все возможное, дорогая, — Эрна Фрай сказала это с такой обескураживающей искренностью, что Аннабель на миг ей поверила. — Гюнтер настроен так же, просто он не сумел это хорошо сформулировать. Мы не считаем, что Исса представляет собой угрозу. Мы далеки от таких умозаключений. Мы знаем, парень немного не в себе, что неудивительно. Но, думаем, он может помочь нам выйти на действительно плохих людей.

У Аннабель вырвалось что-то вроде смеха.

— Исса в качестве шпиона? Безумие! Не знаю, кто сильнее болен, он или вы!

— В качестве кого угодно! — раздраженно буркнул Бахман. — В этой пьесе роли пока не расписаны. В том числе ваша. Известно одно: если вы с нами и если мы окажемся там, где надеемся оказаться, то вместе мы спасем гораздо больше невинных душ, чем вы голодных кроликов в своем хреновом «Северном приюте».

Он в нетерпении поднялся, прихватив со стола чек.

— Поэтому мой первый вопрос: за каким рожном русскоговорящий, не шибко преуспевающий бывший венский банкир-британец поперся в пятницу вечером к господину Иссе Карпову? Вы хотите оказаться в более цивилизованном месте или предпочитаете с мрачным видом сидеть за этим столом?

У Эрны Фрай подход был помягче:

— Всей правды, дорогая, мы тебе не скажем, просто не имеем права. Но то, что ты от нас услышишь, будет правдой, я тебе это обещаю.

#

Было далеко за полночь, а она ни разу даже не заплакала.

Она рассказала им все, что знала или полузнала, о чем догадывалась или полудогадывалась, до последних мелочей, но она не заплакала, даже не пожаловалась. Как получилось, что она так быстро приняла их сторону? Куда делась бунтовщица с ее прославленной силой убеждения и умением сопротивляться, не раз отмеченными на семейном форуме? Почему она не наплела небылицы, как этому Вернеру? Может, все дело в «стокгольмском синдроме»? Когда-то у нее был пони по кличке Мориц. До нее Мориц был отморозком. Никого к себе не подпускал. Ни одна семья в Баден-Вюртемберге не хотела его брать. Аннабель это задело за живое, она переспорила родителей и с помощью однокашников собрала необходимую сумму. Первым делом Мориц лягнул их конюха, пробил брешь в стойле и закружил по загону. Но наутро, когда Аннабель туда вошла, дрожа от страха, он потрусил к ней, подставил голову для недоуздка и с этого дня сделался ее рабом. Его переполняло чувство протеста, и он просто ждал человека, на которого сможет переложить все свои проблемы.

Не так ли и она сейчас поступила? Выбросила полотенце со словами: «Ладно, черт с вами, берите меня», как она пару раз сказала мужчинам, после того как их грубая настырность вынудила ее в ярости капитулировать.

Дьявол — в логике: в сознательном смирении, с которым она как адвокат отступила в ясном осознании того, что у нее нет ни одного аргумента для защиты, а тем более выигрыша дела, будь то ее клиент или она сама, хотя о себе она думала в последнюю очередь. Именно сидевший в ней несгибаемый адвокат, как ей хотелось верить, убедил ее в том, что ее единственная надежда — это сдаться на милость судей… в данном случае тех, в чьих руках она оказалась. Да, она была эмоционально опустошена, спору нет. Да, одиночество и напряжение, связанное с необходимостью хранить в себе такую страшную тайну, подорвали ее силы. А еще она испытала определенное облегчение, даже удовольствие, оттого что снова превратилась в ребенка, доверив главные решения своей жизни тем, кто ее старше и мудрее. И все же, даже с учетом этих факторов, именно адвокатская логика, как уверяла она себя снова и снова, склонила ее к тому, чтобы выложить все как на духу.