«Особенный воздух…»: Избранные стихотворения - [2]

Лучшая книга стихов Довида Кнута — «Парижские ночи», вышедшая в 1932 году. В ней Д. Кнут достигает сосредоточенности и глубины чувства и смотрит на мир, умудренный опытом жизни и всеми испытаниями, через которые ему пришлось пройти в погоне за любовью, за «счастьем»:

Ты вновь со мной — и не было разлуки,

О, милый призрак радости моей.

Ты вновь со мной — твои глаза и руки

(Они умнее стали и грустней)

Они умнее стали — годы, годы…

Они грустнее, с каждым днем грустней:

О, сладкий воздух горестной свободы,

О, мир, где с каждым часом холодней…

В этой книге помещено также ставшее в свое время знаменитым стихотворение Д. Кнута «Я помню тусклый кишиневский вечер» — вероятно, одно из лучших стихотворений, написанных эмигрантскими молодыми поэтами:

…Пред ними — за печальным черным грузом

Шла женщина, и в пыльном полумраке

Не видно было нам ее лицо.

Но как прекрасен был высокий голос!

Под стук шагов, под слабое шуршанье

Опавших листьев, мусора, под кашель

Лилась еще неслыханная песнь.

В ней были слезы сладкого смиренья,

И преданность предвечной воле Божьей,

В ней был восторг покорности и страха…

О, как прекрасен был высокий голос!..

Довид Кнут всегда держался в стороне от всяких литературных споров, не любил вражды и зависти, никогда не принимал участия в литературных интригах.

Но он был непримирим — как мы видим из его стихов — к низости и пошлости жизни, к жестокости по отношению к слабым, к бессмыслице и безысходности, создаваемыми и роком, и людьми, а в философском плане не мог принять необходимость умереть.

Во время оккупации Довид Кнут и его вторая жена, урожденная Скрябина Ариадна Александровна, дочь известного композитора, приняли деятельное участие в Сопротивлении.

Ариадна Александровна попала в руки немцев и была расстреляна ими на месте, а Довид Кнут до конца продолжал борьбу, о чем рассказал впоследствии в книге, выпущенной им после освобождения Франции.

В последние годы после войны он жил в Израиле, где писал на еврейском и на русском языках стихи.

Но хотя с ивритом, т. е. с древнееврейским языком, он был знаком с детства, русский язык все же оставался для него «языком его поэзии», русские стихи лучше удавались ему. Вспомним хотя бы его цикл стихов, посвященных палестинским мотивам и опубликованных в последнем сборнике поэта «Избранные стихи».

Живя в Израиле, Довид Кнут потерял связь со своими читателями в Париже и в других центрах эмигрантского рассеяния. О смерти его узнали с опозданием.

Поэзия Довида Кнута, тем не менее, заняла свое место в истории зарубежной поэзии довоенного периода, а по имеющимся у меня данным, некоторые его книги и отдельные стихи дошли до советских любителей поэзии и литературоведов.

1970 г.

ВТОРАЯ КНИГА СТИХОВ (Париж, 1929)

«Я не умру. И разве может быть…»

Я не умру. И разве может быть,

Чтоб — без меня — в ликующем пространстве

Земля чертила огненную нить

Бессмысленного, радостного странствия.

Не может быть, чтоб — без меня — земля,

Катясь в мирах, цвела и отцветала,

Чтоб без меня шумели тополя,

Чтоб снег кружился, а меня — не стало!

Не может быть. Я утверждаю: нет.

Я буду жить, тугой, упрямолобый,

И в страшный час, в опустошенном сне,

Я оттолкну руками крышку гроба.

Я оттолкну и крикну: не хочу!

Мне надо этой радости незрячей!

Мне с милою гулять — плечом к плечу!

Мне надо солнце словом обозначить!..

Нет, в душный ящик вам не уложить

Отвергнувшего тлен, судьбу и сроки.

Я жить хочу, и буду жить и жить,

И в пустоте копить пустые строки.

Музыка

Юрию Терапиано

I. «Огромный мост, качаясь, плыл в закате…»

Огромный мост, качаясь, плыл в закате,

Неся меня меж небом и землей…

Как вам сказать, обиженные братья,

Про тот большой сияющий покой.

То был восторг. Без мысли и начала.

Я в первый раз был счастлив и — один.

А там, внизу, вода едва качала

Меня и мост и счастье без причин.

II. «Путь мой тверд и превосходен жребий…»

Путь мой тверд и превосходен жребий,

И рука ведущая легка:

Хорошо гулять в блаженном небе,

Бережно ступать по облакам.

Растворяясь в благодати милой,

Шлю привет тебе, моя земля.

Ты меня поила и кормила,

В сонме звезд вращаясь и пыля.

Легок путь и благотворен жребий:

Вот я вновь на маленькой земле,

Вот я вновь в любви — и в трудном хлебе,

Вновь хожу в непостижимой мгле.

И когда отчаянью и тлену

Весело противостану я —

Это в сердце бьет прибой вселенной,

Музыка могучая моя.

«Исполнятся поставленные сроки…»

Исполнятся поставленные сроки —

Мы отлетим беспечною гурьбой

Туда, где счастья трудного уроки

Окажутся младенческой игрой.

Мы пролетим сквозь бездны и созвездья

В обещанный божественный приют

Принять за все достойное возмездье —

За нашу горечь, мужество и блуд.

Но знаю я: не хватит сил у сердца,

Уже не помнящего ни о чем,

Понять, что будет и без нас вертеться

Земной — убогий — драгоценный ком.

Там, в холодке сладчайшего эфира,

Следя за глыбой, тонущей вдали,

Мы обожжемся памятью о сиром,

Тяжеловесном счастии земли.

Мы вдруг поймем: сияющего неба,

Пустыни серебристо-голубой

Дороже нам кусок земного хлеба

И пыль земли, невзрачной и рябой.

И благородство гордого пейзажа —

Пространств и звезд, горящих как заря,

Нам не заменит яблони, ни — даже! —

Кривого городского фонаря.

И мы попросим набожно и страстно