Особенный год - [30]

— Я еще раз прошу вас не давать сыну денег. Когда он сам будет работать, тогда пусть и распоряжается своим заработком. Пусть он научится ценить труд, пусть поймет, что и за хлеб, и за развлечения нужно платить трудовыми деньгами.

— Как хотите, — ответил отец Сиксаи, — пока он в армии, он в вашем распоряжении.

— Поймите, мы желаем вашему сыну добра. Ведь не только карточный выигрыш толкает его к легкой жизни, но и то, что для удовлетворения своих запросов ему достаточно протянуть руку.

Разговор с отцом Сиксаи не успокоил меня. Я понял, что мы с ним по-разному смотрим на многие вещи. Для Шандора Сиксаи самое главное в жизни — это деньги. Как же сложится судьба его сына? Два года Бела Сиксаи будет находиться у нас, мы будем заботиться о нем, постараемся сделать из него хорошего человека. Удастся это или нет — я не знаю. На этот вопрос ответит время.

Перед отъездом отец Сиксаи попросил разрешения поговорить с сыном. Я позволил, а когда машина Сиксаи-старшего укатила, позвал к себе солдата и спросил:

— Сколько денег вам дал отец?

— Четыреста форинтов.

Я махнул рукой, дав ему знать, что он может идти. В тот момент я признал свое поражение в этой истории.

В течение нескольких дней я не знал, что мне делать с рядовым Сиксаи. Я понял, что его отец не сделал никаких выводов из нашего разговора и снова дал сыну денег. Мне было неприятно оттого, что он обманул меня. Меня злило то, что я потерпел поражение.

Не такого я ждал от встречи с отцом Сиксаи. Надеялся, что он поведет себя по-другому, строго предупредит сына и поможет мне поставить его на ноги.

Мысленно я не раз сравнивал Шандора Сиксаи со старым рабочим Андрашем Надем. Разница между ними была огромна. Меня не интересовало, почему эти два человека рассуждают каждый по-своему. Это их право. Но оба они доверили мне своих сыновей, из которых я должен был воспитать хороших солдат. А как? К Дьюле Надю у меня никаких претензий не было, да и к Сиксаи, если бы не эта история с картами, тоже не было бы. Если подойти к делу формально, мне не так уж трудно покончить с этим инцидентом. Карты я отобрал, виновников наказал, и, скорее всего, пока они носят военную форму, больше карт в руки они не возьмут.

Но если относиться к воспитанию солдат более серьезно, то такое решение удовлетворить не могло. Я чувствовал себя в какой-то степени ответственным и за будущее Сиксаи.

Кроме того, в роте уже начали поговаривать о том, что Сиксаи, мол, везет: у него деловой отец, и сынок весь в него пошел. Разумеется, так говорили далеко не все солдаты.

Например, Верль, выходец из простой трудовой крестьянской семьи, узнав об инциденте с картами, спросил в кругу товарищей:

— Интересно, откуда у них столько денег? Уж не перетрудились ли они на полевых работах?

Иванкаи тоже сказал что-то ехидное, а Шевелла, чертыхнувшись, заметил, что такого не должна допускать наша народная демократия.

Однако были и другие мнения. Бела Фазекаш, Антал Лукач, Иштван Сабо и еще несколько парней считали, что «если у человека есть ум, то почему бы ему и не жить лучше других…». Такие солдаты старались быть поближе к Сиксаи, прислушивались к его высказываниям о жизни.

Вот о них-то я и должен был побеспокоиться в первую очередь. Нужно было втолковать им, что в нашем обществе человека ценят по труду.

Я долго думал над тем, как бы мне повлиять на солдат, как вдруг однажды вечером ко мне пришел рядовой Сиксаи. Вид у него был растерянный.

— Товарищ капитан, — обратился он ко мне, — прошу вас предоставить мне краткосрочный отпуск для поездки домой. И срочно. Я получил из дому телеграмму…

— Срочно? А по какой причине? — поинтересовался я.

— Я и сам толком не знаю! В телеграмме написано: «Отца постигло несчастье. Приезжай немедленно. Мама».

— Сядьте, — сказал я солдату и подошел к телефону. Телефонист с коммутатора начал соединять меня с городом, где жил отец Сиксаи.

— Сейчас мы все узнаем, что у вас там случилось. Быть может, ничего страшного, — успокаивал я солдата.

В учреждении, где работал отец Сиксаи, сначала не хотели давать никаких объяснений, но, уступив моим настойчивым просьбам, начальник ревизионной комиссии наконец сказал:

— Он арестован за хищение государственных средств и подделку служебной документации…

Покрепче прижав телефонную трубку к уху, я смотрел на солдата, который, словно предчувствуя беду, задрожал. Я не сразу нашел слова, чтобы сказать ему о случившемся.

— Ваше присутствие дома не обязательно, — с трудом выговорил я после долгой паузы. — Делом вашего отца занялась полиция.

Парень вскочил, побледнел как полотно и снова опустился на стул. Случись в семье Сиксаи какое-то другое несчастье, я был бы обязан утешить, успокоить его, но в данном случае я не имел на это никакого права. Глядя прямо в глаза солдату, я сказал, что и он сам стоит на неверном пути.

Чем больше я говорил, тем сильнее краснел Сиксаи.

— Как же мы теперь жить будем? — с отчаянием в голосе спросил парень.

— Запомните раз и навсегда, что нечестному человеку не может быть пощады, — сказал я с особым ударением.

Я надеялся, что теперь-то рядовой Бела Сиксаи кое-что поймет и сделает для себя необходимые выводы.