Особенная дружба - [46]

— Я знаю твое стихотворение наизусть, — сказал мальчик. — Я повторяю его перед сном ночью; и в церкви тоже, когда я смотрю на себя. К тому же, на днях, на уроке французского мы должны были пересказывать стихотворение Виктора Гюго — «Mon père, ce héros» [Мой отец герой] — меня спросили первым, и я, думая о тебе, вместо того чтобы сказать «Mon père…», сказал: «Mon Bien—Aime…» [Мой возлюбленный…, фр]. Можете себе представить возмущение. Я вышел из положения, сказав, что думал о молитве, и это были её первые слова. Это же была на самом деле правда, да? Я никогда бы не смог сказать абсолютную ложь, вы же знаете.

Он помолчал, а затем, улыбаясь, добавил:

— Если бы я знал, что ты придёшь, я бы надел свой красный галстук. Я купил его у малого из моего класса, для того, чтобы иметь одинакового цвета с тобой.

— Берегись! — произнёс Жорж. — Красный — цвет огня. Ты не боишься обжечься?

Кончиками пальцев Жорж нашёл руку своего друга, которой тот опёрся рядом с ним на край парапета. В какие–то моменты он слегка поглаживал её, до тех пор, пока эта рука не ожила, захватив его собственную, и, всей своей силой сжала её.

Позже, в спальне, Жорж дал Люсьену отчет о своём визите на игровую площадку юниорской школы. Но во всех его рассказах об Александре имелись определенные упущения: на этот раз он опустил не только комментарии к «своему» стихотворению, но и всё о рукопожатии. Жоржу не хотелось, чтобы это напомнило Люсьену, что нечто подобное произошло между ними, во время одной из проповедей Уединения.

Люсьен спросил:

— Вы договорились о свидании?

— Нет, но я снова смогу прийти таким же образом. Отец меня не видел.

— Вы странные друзья, должен сказать! Когда люди действительно любят друг друга, они не выбирают общую игровую площадку в качестве места для свидания. Я могу подсказать вам хорошее место, где можно уединиться: оранжерея на террасе над гротом с большой статуей Святого Клода. Кажется, никто об этом не знает. Андре и я частенько туда ходили.

Таким образом, Жорж столкнулся с перспективой своего первого свидания — он уже понимал, что ему непременно придётся следовать советам Люсьена. До сих пор он предпочитал не рассматривать вероятность подобного: теперь он понял, что это неизбежно. Он вспомнил оранжерею, но видел ее только снаружи. Блажан указал ему на нее, хотя, конечно же, без какой–либо идеи о том, какую пользу мог извлечь из неё его собеседник, или о том, какую пользу из неё уже извлёк Люсьен. Жорж начал задаваться вопросом, какое будущее может быть уготовано ему оранжереей. Он продолжал думать о только что сказанном ему Люсьеном и слова приняли форму видения.

Все это не мешало ему засыпать. Мысли, заполнявшие его ум, также попали во власть дремы, как их предшественники и два, и три года назад. Он приостановился на этом факте; и чтобы пролить свет на разницу между тем, что было тогда, и сейчас, сделал усилие, вспоминая какие мысли, занимали его в то время: его поцарапала кошка; столько–то и столько–то раз он был обманут в марбл; читаемый им вестерн был захватывающе интересен; пудинг на ужине был не вкусен; горничная была необычайно глупа — она, наверное, снова позабудет про сахар, когда она принесёт ему его завтрак утром?

Эти воспоминания тронули и встревожили его. Он был по–прежнему ребенком; даже если уже жил, святотатствуя, в обмане, и в запрещённой порядками дружбе.

Никогда еще Жорж с таким нетерпением не ожидал большой мессы, как в это первое воскресенье Великого поста.

Пост значил для него не больше закончившейся Шестидесятницы. Но на утренней мессе он получил записку от Александра.

Буду ладан–носителем на большой мессе. Когда я качну кадилом в Вашу сторону, то это будет для Вас.

А мальчик, только что появившийся в хоре среди других алтарников, выглядел спокойным, уверенным в себе, решительным в своём секретном союзе.

Он не исполнял церемониальных обязанностей с начала семестра, с января. Жорж сравнивал его с теми, кто участвовал в службе вместе с ним, и выглядело так, словно это они должны были прислуживать ему. Даже сам настоятель, стоявший рядом с Александром и отправляющий богослужение, казался беднягой–священником, к которому руководство этим колледжем должно было перейти в качестве достойной замены епископскому посоху.

А Александр, пожелай он этого, мог стать Папой. В прошлых столетиях он мог стать кардиналом в пятнадцать, как один из тех, чье имя было включено в список Святых, цитируемый проповедником на Уединении.

Жорж вспомнил тот день, когда он увидел, как Люсьен, держащий кадило, которое сейчас держал Александр, повернул его в сторону Андре. Тогда это потрясло его; теперь же это его нисколько не шокировало. Он повзрослел, и пришла его очередь наслаждаться дерзким триумфом. Тем не менее, он попросил Люсьена не пялиться во время церемонии каждения; он желал её всю только для себя.

Александр взмахнул кадилом в сторону настоятеля, затем в сторону нефа и младшей школы. Он развернулся к старшим мальчикам и, глядя прямо в глаза Жоржа, словно там больше никто не присутствовал и его друг был единственным господином и хозяином Сен—Клода, взмахнул кадилом в его сторону ритуальные три раза. Выражение лица мальчика при этом не изменилось; но Жорж был рад, что никто не наблюдает за ним самим; он был ошеломлён.