Осколки - [3]

Лорд заскулил. Андрей повернулся к нему, сделал шаг и снова куда-то провалился, теряя нить понимания происходящего.

* * *

— Привет, Солнышко! Как дела?

— Папа, бабушка пришла! — девочка исчезла в зале.

Андрей разулся, повесил кожаную куртку.

Появилась Ирина, испытывающе глядя на него:

— Ты сегодня рано…

— Да. А что, нельзя?

Жена насупила брови.

— Не начинай, пожалуйста. Мама только что оправилась от болезни.

— Не той кровушки хлебнула…

— Хочешь поужинать? — переменила тему Ирина.

— А вот и Андрюша, наш кормилец, — теща вела за руку Леночку. — Как успехи на работе, господин адвокат?

— Для вас я, Марья Игнатьевна, так и останусь гражданином…

— Папа устал, Леночка, — теща погладила девочку по голове, — сейчас он поужинает и поиграет с тобой. А мне пора, засиделась у вас.

— Не уходи, бабушка!.. — Лена схватила ее двумя руками за рукав кофты.

* * *

На скамеечке под двумя березами неподалеку от своего ветхого дома с высокой крышей, крытой рубероидом, сидел старик.

— Все хочу спросить тебя, дядя Федь, — обратился к нему Андрей, — почему ты железнодорожную фуражку носишь?

— Сын подарил, он последнее время железнодорожником был.

— А почему — был? — адвокат хорошо знал сына старика, пятидесятилетнего крепкого мужика, раз в год наезжавшего проведать отца откуда-то из Средней Азии. — Уволили, что ли?

— Помер. Телеграмму давали, да не дошла, письмо внучка прислала. Я б все равно не поехал… — старик отвернулся.

Андрей знал его с детства: доброго, торопящегося помочь другим, подставить свое истертое от постоянной работы плечо. Редкий старик — подсобит, подскажет, поднесешь ему чарку — от второй откажется. И сейчас, благодаря в основном его заботе, живет неподалеку слепая старушка. А родни, значит, никого не осталось — жена умерла лет пятнадцать назад, дочку еще в детстве убило молнией, единственный сын умер за несколько тысяч километров…

— Сестра Маня в Самаре. Все собиралась меня навестить, да пишет — болеет. Она на три года меня старше, значит, ей восемьдесят четыре. Вряд ли повидаемся перед смертью.

— Дядя Федь, а я в Самару собираюсь, поехали со мной. — Андрей не собирался в Самару, но старик всегда был добр к нему и в его сдержанных словах о смерти сына слышалось подлинное горе.

— А я уж в дом престарелых надумал… Поездом?

— На моей машине. Всего ничего — полдня и там.

* * *

В изоляторе на двенадцать коек находилось шестнадцать человек. Четверо спали на матрасах в проходе. На улице трещали морозы, в камере было холодно, и тому, кто располагался на полу, приходилось несладко. Сначала менялись местами, но вскоре отсортировались самые плохие и неуважаемые. Вернее — трое действительно слабых, склонных к угодничеству, и один молодой, крепкий, деревенский парень, попавший под следствие за драку в своем клубе (ни за что искалечил чужака — сломал нос и т. д.), теперь его «раскручивали» еще на взлом магазина, из которого взяли несколько ящиков водки. По милицейской логике — если сидеть, то какая разница — годом больше, годом меньше. Парень имел независимый характер и сразу не поладил с одним крутым, принадлежавшим к известной в области группировке, угодившим сюда по подозрению в изнасиловании. Братва с воли обещала вытащить товарища (в конце концов так и произошло). Тем не менее в КПЗ он досиживал шестой месяц и полностью обжился здесь, подминая под себя или «уважая», как Андрея, остальных сокамерников. Вот только с Витьком (так звали деревенского) ничего не вышло: тот не признавал власти крутого ровесника и попытался оказать ему сопротивление. Однако крутой пользовался поддержкой приближенных, и досталось Витьку спать на полу, на матрасе.

Пришло время освободились нары как раз рядом с Андреем. Один из четверых бедолаг по праву мог занять их, и этим воспользовался непокорный Витек. Он почему-то обратился к Андрею: «Ты не возражаешь?» Адвокат пожал плечами, хотя его подмывало посоветовать парню переговорить по этому поводу с крутым и постараться пойти на мировую.

Ночью Андрей проснулся от хрипа и возни на соседних нарах. Несколько темных фигур навалились на Витька и что-то с ним делали. Адвокат перевернулся на другой бок.

Витька нашли повесившимся на мокром полотенце. Никто ничего не видел.

* * *

Андрею показалось — пес лижет ему лицо. Он приоткрыл глаза и увидел в нескольких шагах от себя Лорда. Трехлетний, начавший матереть боксер на фоне далекого, серебристого прогала выглядел темным силуэтом, — едва различимый белый треугольник на груди и белые носочки на лапах, утопавших в пепельной кисее. Андрей попытался встать — безуспешно, тело отказывалось подчиняться ему. Спиной ощущался вкрадчивый холодок, сквознячок, он оглянулся и увидел, что нагромождения черного города приблизились, строения расползлись и стали различимы новые выступы и углы. По-прежнему на стенах не отражался серебристый свет, но между человеком и городом виднелись колыхающиеся, прозрачные (световые, — догадался Андрей) преломления, подчеркивающие густую черноту зданий. Город одновременно манил и угрожал, тянул и давил. Какое-то движение вывело адвоката из оцепенения. Да, так и есть — пес подпрыгивает и наклоняет голову, как бы говоря: «Вот он я, не забудь обо мне, давай поиграем, ты нужен мне, подойди или прощай — я ухожу». Человек осознал — если он сейчас не сделает необходимого сверхусилия, не догонит, не поймает пса, то того уже никогда не найти. Звук призывающей команды застрял в горле, и тогда, стиснув зубы (сжав волю), он пополз. Первые метры пути были мучительно трудны, и все же пространство подалось, сдвинулось, прозрачные слои пропускали дальше. Купированный хвост Лорда весело замельтешил, весь торс собаки извивался в радостном танце. Боксер отбегал вперед, возвращался, но не давал приблизиться к себе. Андрей упорно продвигался к собаке и к серебристому просвету впереди. Черный город слал вдогонку крысиный писк.