Осколки - [2]

Тогда, в комнате для присяжных, Мартин спросил – просто из вежливости, для поддержания разговора:

– Ну, а вы чем на жизнь зарабатываете?

– Я стеклодув.

– То есть?

– Я работаю со стеклом. Делаю вазы, украшения, бокалы – всякие такие вещи.

– Ничего себе!

Его изумление вызвало у меня улыбку.

– Но ведь кто-то же должен их делать? Стеклодувному ремеслу уже несколько тысяч лет, знаете ли…

– Ну да, но… – Мой собеседник призадумался. – Но вы не похожи на человека, который делает побрякушки. Вы такой… как бы это сказать… основательный.

Я был на четыре года моложе его, но при этом на три дюйма выше, а в плечах мы были примерно одинаковой ширины.

– Я и лошадей делал, – заметил я. – Целые табуны лошадей.

– Ах да, «Хрустальный кубок коннозаводчиков»! – вспомнил он один из наиболее изысканных призов гладких скачек. – Его тоже вы делаете?

– Нет, его делаю не я.

– Угу… А ваше имя известное? Вроде Баккара, к примеру?

Я усмехнулся.

– Ну, может, и известное, но не настолько. Я Логан, Джерард Логан.

– А-а, «Стекло Логана»! – Он кивнул, уже не удивляясь. – У вас еще магазинчик на Хай-стрит в Бродвее, рядом со всеми этими лавками древностей. Я его видел.

– Магазин и мастерская, – кивнул я.

Поговорили – и разошлись. Тогда Мартин вроде бы не особенно заинтересовался моим ремеслом. Но через неделю он появился у меня в галерее, где были выставлены образцы, целый час молча и внимательно их разглядывал, поинтересовался, неужели я сделал все это сам (по большей части да), и спросил, не хочу ли я съездить на скачки. Со временем мы изучили достоинства и недостатки друг друга и как-то незаметно притерлись. Бомбошка пользовалась мною, как щитом, в семейных битвах, а дети считали меня старым занудой и жадиной: я не пускал их к своей печи.

Первая половина скачек в Челтнеме прошла как обычно. Мартин выиграл двухмильную барьерную скачку, обойдя соперников на шесть корпусов. Прайам Джоунз остался недоволен: он ворчал, что шесть корпусов – это многовато и что в следующий раз лошади назначат слишком большой гандикап.

Мартин пожал плечами, насмешливо дернул бровью и отправился в раздевалку, переодеваться в цвета Ллойда Бакстера: камзол в черно-белую полоску с розовыми рукавами и розовый шлем. Я смотрел, как эти трое: владелец, тренер и жокей – собрались в паддоке перед скачкой. Они провожали глазами Таллахасси, который уверенно ходил по кругу, ведомый под уздцы конюхом. Перед этой скачкой, на золотой приз «Да здравствует кофе!», букмекеры принимали ставки на Таллахасси по шесть к четырем. Явный фаворит.

Ллойд Бакстер, не обращая внимания на сомнения тренера, поставил на Таллахасси. Я последовал его примеру.

И на самом последнем препятствии у Таллахасси вдруг заплелись ноги, что было ему совершенно несвойственно. Он шел впереди на семь корпусов – и внезапно растерялся, зацепился за неподатливый березовый корень и перекувырнулся через всадника, обрушившись на него всем своим полутонным весом. Лука седла и холка лошади вдавились в грудную клетку человека.

Лошадь упала в тот самый миг, когда стремглав неслась к победе, и полетела наземь на сумасшедшей скорости тридцать миль в час. Оглушенное животное несколько мгновений лежало неподвижно, придавив собою жокея, потом еще покаталось на спине, пытаясь встать…

С трибун, откуда я смотрел скачку, падение и его последствия выглядели действительно жутко. Рев толпы, приветствующей фаворита, мчащегося к ожидаемой победе, внезапно оборвался, сменившись оглушительной тишиной. Потом кто-то вскрикнул, и толпа беспокойно загудела. Победитель миновал финишный столб, но не дождался заслуженных аплодисментов: тысячи биноклей следили за неподвижным телом в черно-белом камзоле, распластанным на зеленой декабрьской траве.

Тут же подъехала машина «Скорой помощи», из нее выпрыгнул ипподромовский врач – но он не мог скрыть от быстро разраставшейся толпы санитаров и репортеров, что Мартин Стакли, хотя он еще не потерял сознания, умирает у них на глазах. Все видели кровавую пену, выступившую на губах жокея и душащую его все сильнее из-за того, что концы сломанных ребер раздирали ему легкие. Разумеется, эмоциональное описание его смерти появилось во всех вечерних репортажах.

Врач и санитары загрузили умирающего Мартина в машину. По дороге в больницу они пытались спасти его с помощью переливания крови и кислородного аппарата, но все было напрасно. Еще до приезда на место жокей проиграл свою последнюю скачку.

Прайама нельзя было назвать чересчур чувствительным человеком, но в тот вечер, забирая из раздевалки вещи Мартина, в том числе ключи от машины, он плакал, не скрывая слез. Хлюпая носом и сморкаясь, Прайам Джоунз предложил подвезти меня до моего магазинчика в Бродвее. Он сказал, что до самого дома довезти меня не сможет, потому что ему надо в противоположную сторону: заехать к Бомбошке, утешить ее… За спиной у Прайама возвышался Ллойд Бакстер. Он выглядел не столько потрясенным, сколько раздраженным.

Я спросил у Прайама, не возьмет ли он и меня с собой к Бомбошке. Прайам отказался. Бомбошка не хочет видеть никого, кроме него, Прайама. Она сама это сказала по телефону. Бедняжка в отчаянии.