Осколки эпохи Путина. Досье на режим - [55]

Через полтора года после трагедии я побывал во Владикавказе. Только здесь еще помнили Беслан. Но и среди осетин эта память была однобокой. Их добродушие и хлебосольство как-то причудливо сочеталось с общим негативом в адрес русского политического движения, которое считали опасным. Но разве русские убили осетинских детей? Разве русский народ не воспринял трагедию Беслана как свою собственную? Разве русские политики не сделали все возможное, чтобы правда о Беслане не растворилась в потоках лжи, распространенной по поручению федеральной власти? Нет, многим важнее была не солидарность русских и осетин, а поиск конфликтных точек, поиск повода для того, чтобы почувствовать себя оскорбленными. И такой повод находили в агитационном ролике «Родины» на выборах в Москве об арбузных корках. О нем судили именно так, чтобы считать себя оскорбленными.

Мне довелось потратить немало усилий, чтобы осетинские активисты «Родины» поняли, что для нас значил этот ролик. До усталости голосовых связок я говорил с малыми группами и в аудитории на сотню человек, до отвращения пил осетинское вино в бесконечных застольях — лишь бы понимание между русскими и осетинами продвинулось хоть на один шаг. Продвинулось. Но этого шага оказалось мало. Трагедия Беслана не прояснила сознание ни русских, ни осетин, ни чиновников, ни руководителей государства.

Россия была обречена на беспрерывную череду актов террора. Северный Кавказ в последующие годы был территорией, где убийства и взрывы стали обычным делом. А в 2010 году состоялся двойной взрыв в московском метро, в очередной раз шокировавший публику и заставивший руководство страны сделать каменные лица и сказать грозные слова. Но прошло несколько месяцев, и все было снова забыто. Достаточно сказать публике, что все организаторы теракта уничтожены. Почему не задержаны? Потому что в этом случае надо было бы докапываться до корней и причин терроризма. А они прямо связаны с Кремлем.

Экспортный терроризм

Разговоры о международном терроризме — одна из самых любимых тем наших государственных мужей. А есть ли основания, чтобы говорить в России именно о международном терроризме? Ведь большинство террористов в России — чеченцы или кавказцы, очень редко — выходцы из «дальнего зарубежья». Что у них есть хозяева за рубежом — наверняка. Но как догадку подтвердить? Есть только один путь — опереться на документально установленные факты.

А таковыми можно считать только установленные факты иностранного гражданства. Численность и география экспортного терроризма скажет о многом. В том числе и о работе наших спецслужб и дипломатов.

После трагедии в Беслане (сентябрь 2004), когда все СМИ были вновь заполнены сообщениями о международном терроризме, который чуть ли не объявил войну нашей стране, я попытался выяснить принадлежность террористов к иностранным государствам, обратившись в МИД. Заодно спросил, подавались ли соответствующим государствам дипломатические ноты по этому поводу? И предпринимались ли меры, связанные с ограничением въезда граждан этих стран на территорию России? Параллельно был направлен запрос в ФСБ в связи с массовым вбросом в СМИ информации о том, что среди боевиков в Беслане были русские. Я пытался также прощупать, делает ли что-нибудь полезное для ФСБ президентская структура — СБ, задача которой определять стратегию. Без стратегии, какая может быть успешность в работе спецслужб?

Надо было уточнить, кто и каким образом установил, что среди бандитов были именно русские. Может быть славянскую внешность, не вдаваясь в подробности, кто-то отнес только и исключительно к русским? А видел ли кто-то в Беслане боевиков со славянской внешностью? Кто первым предложил публике информацию о том, что среди бандитов имеются представители русского народа или славяне? Поскольку подобная информация, появившаяся так быстро, как будто она была заготовлена заранее (еще трупы не были похоронены), я пытался узнать планирует ли ФСБ какие-либо меры противодействия распространению подстрекательской информации со стороны ведущих СМИ и отдельных журналистов? По поводу СБ я задал вопросы о том, поступают ли в ФСБ от этой структуры руководящие указания, решения, аналитические материалы по «чеченской проблеме» и противодействию терроризму?

Ответ из МИДа был ласков и бесполезен. Сообщалось, что в связи с участием иностранных граждан в незаконных вооруженных формированиях в Чечне, МИД обращался, в частности, властям Турции и Германии. В 2002–2004 гг. несколько граждан этих стран было уничтожено в ходе операций в Чечне. Все прочее (ужесточение условий выдачи виз, усиление контроля за въездом на территорию ЮФО и въездом из стран, откуда приходит основной поток нелегальных иммигрантов) представляло собой отчет о несделанном — о том, что трудно проверить и выявить степень продуктивности предпринимаемых мер. Серьезные ограничения в связи с событиями в Беслане были временно введены только при пересечении российско-азербайджанской и российско-грузинской границы.

Удивительно, но МИД расписался в том, что не обладает данными о расследовании террористических актов, что означает и полную невозможность противодействовать терроризму на дипломатическом уровне. МИД при Путине, как я понял, вообще оказался структурой, заведенной не для того, чтобы работать на результат. Это место отбывания пожизненной или временной нетрудоспособности для «золотой молодежи» и политических пенсионеров. Поэтому МИД не только не владел информацией, но ею и не интересовался.