Осколки - [55]

— Послушайте, приятель, бросьте вы переживать, — одышливо проговорил он. — А то прозеваете свою долю. Уж телевизор-то вам во всяком случае не помешает. — Он попытался улыбнуться, но Баако видел перед собой лишь странную маску стеснительного циника. Гариба поднял брови, хихикнул и, кренясь на один бок, пошел к своей машине.

В павильоне теперь остался только один телевизор. Кто-то из ответственных вынул его из коробки, но, видимо, глаза у него разбежались, и в конце концов он выбрал себе другой. Телевизор стоял на полу, и над ним чуть заметно струился нагретый воздух.

Из технического корпуса вышли двое мужчин и зашагали к зданию студии. Они оживленно беседовали и смеялись, но вдруг, как бы одновременно сообразив нечто очень важное, что есть духу помчались вперед. Первым, опередив своего товарища на несколько ярдов, к телевизору подскочил тот, что был пониже ростом. Но второй, массивный и грузный, не снижая скорости, набежал на Низенького, который уже склонился над телевизором. Тот, однако, не упал, вернее, упал не сразу, а сначала отлетел к створке ворот, и Массивный, продолжая двигаться, с ходу навалился на него всей тяжестью своего грузного тела. В первую секунду Низенький ничего не понял. Он выглянул из-за Массивного с идиотски-счастливой улыбкой, и Баако даже подумал, что он сейчас рассмеется. Но потом он слабенько всхрипнул, болезненно застонал и, глядя на своего товарища с тихим бессмысленным недоумением, сполз вниз, а по его рубашке медленно потекла струйка крови.

Массивный довольно расхохотался и, все еще не спуская глаз со своего соперника, обеими руками обхватил телевизор. У Низенького был такой вид, будто он больше даже и не помышляет о сопротивлении, но, когда Массивный, любовно обняв телевизор, попятился к выходу, он нашарил на земле камень и с яростью отчаяния швырнул его в победителя.

Экран телевизора, едва успевший вспыхнуть в лучах солнца, мгновенно погас, — камень, вдребезги разбив полированное стекло, непоправимо размозжил медные кишочки телевизора.

Массивный остолбенело застыл, выпустил из рук телевизор, и наступившую было тишину взломал мучительный надрывный вопль. Бросив безутешный взгляд на свою искореженную, поверженную в прах мечту, страдающий победитель гигантскими скачками погнался за торжествующим врагом. Но тот, пронзительно визжа от истошного, хоть и счастливого ужаса, пустился наутек, легко оторвался от преследователя, выскочил на дорогу, увернулся от подъезжающей к студии машины Генерального директора — и был таков.

Асанте Смит вылез из машины, жестом показал шоферу, чтобы тот ехал на стоянку, подошел к обломкам телевизора, внимательно оглядел их и пристально посмотрел Баако в глаза.

— Что тут произошло? — спросил он.

— Не знаю, — покачав головой, ответил Баако.

— Кто учинил это безобразие?

— Вот ведь забавно, — стараясь сохранить спокойствие, сказал Баако, — я как раз сейчас задавал себе тот же самый вопрос.

Асанте Смит подозрительно покосился на Баако и, увидев проходящего по двору рабочего, крикнул:

— Эй, как тебя! Убери это безобразие!

Слушаюсь, сэр.

Асанте Смит поднялся в свой кабинет, а Баако вдруг необычайно отчетливо вспомнил ухмылку, с которой во время одного из предыдущих совещаний тот поглядел на него, когда он сказал, что хочет познакомиться поближе с образным мышлением и верованиями простых людей для обогащения своей творческой палитры.

Да, в общем-то директор был не таким уж дураком. Баако почувствовал, что по его телу разливается странная легкость. И одновременно ощутил непреодолимое желание выйти за ворота студии, свернуть на площади влево, потом, после Военного госпиталя, вправо, чтобы выбраться на Казарменную улицу, а заодно сбить прогулкой назойливо катящиеся в одном направлении горестные мысли. Дойдя до коттеджа Хуаны, он прилег на веранде, зажмурился, потому что косые лучи вечернего солнца били прямо в глаза, и стал ждать.

— Qué pasó?[8]

— Да ничего особенного. — Он вошел за ней в комнату, и она сделала коктейль ему и себе.

Он отхлебнул из своего бокала и спросил:

— Ты не разрешишь мне напечатать кое-что на твоей машинке?

— Боже мой, — сказала она, — что за официальность?

Она принесла машинку и стопку бумаги, но, испортив несколько листов, он встал из-за стола и проворчал:

— Ну и дерьмовое же у испанцев расположение букв!

— Что поделаешь, не всем ведь удалось попасть под владычество англосаксов. Давай уж я тебе напечатаю — если только это не десятитомная история Великого Имперского Наследия.

— Нет, тут немного, — сказал он.

— Ладно. — Она села за машинку и сменила лист. — Давай.

— Аккра, Канеши, — начал он, — улица Асафо, семь дробь три. Напечатала? Уважаемый господин Начальник отдела кадров, запятая. С новой строки: Я увольняюсь.

— Послушай, Баако, — сказала Хуана со смехом, — они там решат, что ты спятил.

— Пусть решат. С красной строки: Считайте, что предупреждение за месяц я сделал сегодня. С новой строки: Всегда ваш. С новой строки: Баако Онипа. Число.

— Господи, Баако, — воскликнула Хуана, — что все-таки случилось?

Языки пламени слизнули последнюю страницу и увяли, оставив на углях хрупкие, невесомые лепестки, серые там, где огонь окончательно потух, и багровые в тех местах, которые касались раскаленных углей.