Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - [22]

Той же ночью мы в срочном порядке покинули Литтри, и в течение нескольких изматывающих дней наш поезд нес нас через Францию и Германию в общем направлении на восток, обходя при этом крупные города и частенько простаивая на запасных путях по часу-два за раз. В Нормандии, подготавливая к отправке нашу амуницию и разнообразное оборудование, мы потели. Сейчас же, все более и более углубляясь в зону континентального климата, мы оказывались в настоящей зиме. В Алленштайне земля была покрыта еще довольно толстым слоем снега, ветер упруго стегал в лицо морозом, а озера восточной Пруссии стояли скованными льдом. Мы сошли с поезда и продолжили наш путь на восток пешим ходом. Погода, как уже было сказано, была в прямом смысле слова зимней. Шли мы только по ночам, а днем спали в стогах сена, в амбарах и изредка, когда на то было особое разрешение, в предоставлявшихся нам домах местных жителей. Все это закаляло и укрепляло нас в преддверии того, что нас ожидало впереди.

В наших разговорах вместо словосочетания «Морской лев» все чаще стало проскальзывать новое слово «Барбаросса». Оно как-то очень удачно сочеталось с немноголюдными равнинными ландшафтами восточной Германии — древним краем тевтонских рыцарей и крестоносцев. В конце концов мы дошли до Филипово в польской области Сувалки — менее чем в двадцати километрах от границы с сопредельной Россией… Итак, значит, нас подготавливали к войне на Восточном фронте, т. е. к войне на огромных, с трудом поддающихся осознанию пространствах. По слухам, мы располагали к войне против России ста семьюдесятью дивизиями, общая численность которых составляла более трех миллионов человек. Когда мы дошли до наших приграничных позиций на востоке, до нас наконец дошел смысл таинственного слова «Барбаросса»…

* * *

— Могу я принести герру ассистензарцту что-нибудь поесть? — услышал я вдруг голос Дехорна, выжидательно стоявшего у меня за спиной. Я с некоторым усилием заставил себя выйти из своей мечтательной задумчивости и утвердительно кивнул ему. Мюллер, как я заметил при этом, уже закончил с чисткой моего автомата и теперь деловито рассортировывал разные виды перевязочных бинтов. Нойхофф и Хиллеманс оживленно беседовали о чем-то прямо во время еды, а Дехорн медленно пробирался ко мне, осторожно неся перед собой тарелку, щедро наполненную до краев гуляшом.

Один из наших вестовых проехал мимо нас на велосипеде. От него мы узнали, что все наши роты уже дошли до Мемеля на всей протяженности фронта по нашему сектору и взяли еще девятерых пленных. Две или три сотни русских были вынуждены отступить через реку вплавь, побросав при этом свое оружие и технику.

— Неблагодарная работенка, что уж тут и говорить! — донесся до меня сдержанный комментарий Нойхоффа. — Ничуть не удивлюсь, прямо даже вижу, как наши люди отдохнут там где-нибудь в лесах часок-другой, а потом вернутся обратно к четырем-пяти вечера. Разве не так, Хиллеманс? Вот посмотришь. А что — еда здесь хорошая, еды много, а еще их здесь дожидается горячий кофе.

Мы терпеливо дожидались возвращения наших рот, отправленных на зачистку леса, чтобы и самим затем отправиться дальше, к Мемелю. Насколько знал вестовой-велосипедист, работы там для меня не было. Он очень и очень ошибался — работы было предостаточно.

Боевых ранений, к счастью, действительно не было. Однако почти каждый солдат перед тем, как идти куда бы то ни было дальше, с наслаждением омыл в водах реки свои страшно натоптанные и намятые за последние дни ноги. Размоченные в воде ноги размякли и распухли еще больше, покрывавшие их волдыри полопались, а когда солдаты с трудом обули их в ботинки и сапоги, намялись и натерлись в результате еще хуже, чем было до того… Мне пришлось даже настоять на том, чтобы в приказах по батальону была оглашена специальная инструкция медицинской службы, гласящая о том, что «всем солдатам строго запрещается купаться или мыть ноги в воде за исключением тех случаев, когда точно известно, что дальнейших передвижений пешим походным порядком в ближайшие 24 часа не предвидится. Вместо купания и мытья ног рекомендуется смазывать их оленьим или любым другим жиром животного происхождения. Олений жир будет распределен по всем ротам, а прямо сейчас его можно получить у унтер-офицера Вегенера». Мне казалось тогда, что восемь сотен солдат с воняющими ногами — это все же лучше, чем восемь сотен солдат с не дающими нормально перемещаться и требующими лечения исключительно болезненными волдырями на ногах.

Бесконечно длинный переход

Мемель оставался уже в сорока километрах позади нас, и полуденное солнце нещадно припекало марширующие колонны. С сухими, потрескавшимися губами, красными воспаленными глазами и покрытыми пылью лицами люди непреклонно двигались на восток, имея лишь одно сокровенное желание — лечь и поспать хотя бы несколько часов. Однако безостановочное движение все продолжалось и продолжалось — по дорогам и проселкам, по лесам и полям…

Наши ударные войска, кавалерийские эскадроны и сновавшие по передовой вестовые-велосипедисты были уже далеко впереди нас. Они расчищали нам дорогу, обеспечивали наше продвижение и настойчиво наступали на пятки отступавшему врагу, не менее упорно применявшему на нашем секторе фронта все виды задерживающей нас оборонительной тактики. Однако, минуя придорожные деревни, мы стали замечать повсюду проявления совсем иного духа местных жителей. По сравнению с первыми двумя днями чувствовалась очень заметная разница: если раньше улицы были абсолютно обезлюдевшими, как будто мы проходили через деревни-призраки, то теперь вдоль дороги стало появляться все больше и больше литовцев. То здесь, то там едва заметные дуновения ветерка лениво колыхали появившиеся желто-зеленые флаги. Теперь литовцы уже верили в грядущую победу Германии, и эти их флаги символизировали новую свободу для Литвы. Некоторые деревенские жители протягивали солдатам сигареты, кружки с водой, караваи свежеиспеченного хлеба. По их глазам было видно, что они делятся всем этим с радостью, с отчаянной надеждой на то, что русские уже больше никогда не вернутся.