Оскал дракона - [23]

Я закивал, улыбнулся и похвалил ее, я знал, что она сильно переживает за добро, которое пришлось оставить — прекрасное постельное белье, плащи, одежду и припасы. Все это будет разграблено и сожжено. Я не стал упоминать о ее любимых пуховых подушках.

— Куда мы теперь пойдем? — внезапно спросила она, в ее голосе сквозил испуг, но она старалась держаться твердо и не показывать этого.

— Через горы, — сказал я беспечно, как только мог. — Спустимся к Арни Торлейфcсону из Витарсби. Там его земля, летние пастбища, и думаю, он предоставит нам убежище на свободной земле, на дальней стороне.

Нам в любом случае придется так поступить, и хотя тропа через горы уже освободилась от снега, но дорога будет тяжелой; пересечь горы нелегко и в летний сезон, сейчас это будет еще тяжелее — нас преследовали и мы должны торопиться.

Арни занимался выгонкой дегтя, у него было трое сыновей, двое младших должны были сами устраивать свою жизнь, старший же наследовал землю и промысел. Молодежи не нравилась грязная, тяжелая работа по вытапливанию смолы из сосновых пней — деготь использовался для промазывания досок корабельной обшивки. Арни мог бы помочь мне, если я пообещаю ему принять младших сыновей к себе, в Обетное Братство.

— Хленни Бримилль ходил к Арни в прошлом году, — вспомнила Торгунна, — когда мы купили дегтя для «Сохатого».

«Сохатый» сгорел и затонул вместе с Гизуром, Хауком и всеми остальными, теперь они покоятся на дне черноводного фьорда. Я медленно жевал мясо, не чувствуя вкуса, будто во рту был пепел. Я не ярл викингов, а задница. Без корабля, без усадьбы, без будущего — если Рандр и его берсерки нападут на наш след.

Торгунна подала мне лепешку и присела, я разломил хлеб и макал ломти в чашку, делая вид, что наслаждаюсь вкусной едой, запивая все скиром, на самом деле моя глотка была скована ужасом перед берсерками, я не чувствовал вкуса еды и просто хотел проглотить куски пищи. Они рыщут где-то во тьме, ожидая, когда разведчики принесут новости. Тогда они и набросятся на нас.

— Остановятся ли враги, когда мы перейдем через горы? — спросила она, читая мои мысли.

Я не знал. Я так не думал. Только смерть остановит Рандра Стерки, но Льот, человек Стирбьорна, хочет чего-то другого, и я пока не знаю, чего именно. Так я ей и сказал.

Торгунна накинула на плечи плащ, от ее дыхания шел пар, ночной воздух был влажным и холодным.

— Стирбьорн — племянник конунга Эрика и его наследник, — ответила она неспешно, размышляя. — Хотя и такой пустозвон и распутник, от которого только беды и страдания. Но он все еще наследник и станет конунгом, когда Эрик умрет.

— Да, возможно, — сказал я, проглатывая последний кусок. — Думаю, многим это не понравится. В любом случае, он еще слишком молод, и мне кажется, он не хочет ждать, пока освободится кресло конунга.

— У него ничего не выйдет, — многозначительно ответила Торгунна. — Если у Эрика родится сын.

Так и есть, словно из хитро уложенных маленьких цветных плиток получается картина, нужно просто отойти на шаг и увидишь ее целиком. Сигрид. Ну конечно же, Стирбьорн ищет Сигрид, носящую ребенка, и хочет убить их обоих.

Торгунна наблюдала, как я от удивления разинул рот, будто отведал угля, затем подошла и взяла меня за руку. Я последовал за ней, мы шли мимо спящих людей, прикорнувших у огня или прижавшихся друг к другу под навесами, окруженные тьмой и сыростью. В одной из повозок лежала, постанывая, женщина, рядом с ней сидела Ясна, напевая что-то успокаивающее.

— Как она? — спросила Торгунна.

Ясна подняла полное лицо, ее подбородок подрагивал, она вытирала тряпочкой пот с лица Сигрид.

— Плохо. Ей предстоят трудные роды. Скоро, моя маленькая птичка, скоро. Боль уйдет и появится прекрасный сынок, да…

Я ошарашено смотрел на Торгунну, которая молча отвела меня в сторону.

— Она разродится днем, может быть, еще раньше.

Этой простой фразой, она как топором расколола наши надежды. Мы не сможем быстро передвигаться, чтобы не трясти Сигрид, в любом случае, нам придется остановиться на время родов. Мне показалось, что я услышал, как берсерки победно ревут и воют на луну, скрытую влажной дымкой.

Ботольв подкинул еще одно полено в огонь, Ива собирала пустые деревянные тарелки, а Кормак клевал носом в полусне. Торгунна принесла мне сухие штаны, рубашку и серк — длинную верхнюю рубаху, заставив меня переодеться, и забрала мои мокрые сапоги — все в грязи и соляных разводах, чтобы почистить их и натереть жиром.

Я присел рядом с Финном, вытянув к огню босые ноги, он оттирал от засохшей крови свой «Годи». Дождевые струи стекали с груботканного навеса в огонь и шипели. Подошел Реф, он позаботился о моем мече, а я даже и не вспомнил, куда подевался клинок после того, как меня обняла Торгунна.

— Не так уж и плохо, — сказал он весело. — Здесь большая зазубрина, но я не смогу ее зашлифовать, надо стачивать всю кромку клинка.

Затем его лицо внезапно изменилось, будто резкий шквал налетел на гладь фьорда.

— Все равно сейчас я не смогу ничего сделать, — добавил он горько. — Моя кузница и инструменты остались там.

Он протянул мне клинок, и я посмотрел на V-образную зазубрину. Зазубрина появилась, когда клинок застрял в мачте «Сохатого», и я сказал ему об этом. Затем мы помолчали, думая о черном фьорде, о затонувшем «Сохатом», о наших погибших побратимах, медленно покачивающихся в темных и холодных водах с распущенными волосами.