Осип Мандельштам: Жизнь поэта - [87]

Вариант Федора Волькенштейна:

«Мандельштам побледнел, а затем, отскочив и развернувшись, дал Толстому звонкую пощечину.

– Вот вам за ваш «товарищеский суд», – пробормотал он. Толстой схватил Мандельштама за руку.

– Что вы делаете?! Разве вы не понимаете, что я могу вас у—ни—что—жить! – прошипел Толстой».[715]

К этому Волькенштейн прибавляет: «Я знал и заверяю читателя, что ни к аресту Мандельштама, ни к его дальнейшей судьбе Толстой не имел никакого отношения».[716] Отметим, что в своей речи на Первом всесоюзном съезде советских писателей «красный граф» высказался о Мандельштаме крайне негативно. Отметим также, что поступок Мандельштама широко обсуждался в литературных кругах. Из воспоминаний Екатерины Петровых: «…поэт Перец Маркиш, узнав о пощечине, с видом предельного изумления поднял палец кверху со словами: „О! Еврей дал пощечину графу!!!“»[717]

Показательно, что по поводу этого громкого происшествия Президиум Ленинградского оргкомитета ССП счел нужным 27 апреля 1934 года отправить Алексею Толстому специальное письмо: «Мы не сомневаемся в том, что хулиганская выходка Мандельштама встретит самое резкое осуждение со стороны всей советской писательской общественности. Вместе с тем, мы с большим удовлетворением отмечаем ту исключительную выдержку и твердость, которую Вы проявили в этом инциденте. Только так и мог реагировать подлинный советский писатель на истерическую выходку человека, в котором до сих пор еще живы традиции худшей части дореволюционной писательской среды».[718]

Есть основания предполагать, что в Ленинград Мандельштам ездил специально для того, чтобы наказать Толстого: совершив возмездие, он, сопровождаемый Надеждой Яковлевной, вернулся в Москву. Опасаясь гнева советского графа, поэт, вместе с женой, посетил Бухарина и рассказал ему о случившемся.

К себе в гости поэту удалось зазвать Ахматову.[719] Из мемуаров Анны Андреевны: «…я после града телеграмм и телефонных звонков приехала к Мандельштамам из Ленинграда (где незадолго до этого произошло его столкновение с Толстым)».[720]

В ночь с 13 на 14 мая 1934 года (по данным НКВД – в ночь с 16 на 17 мая) Осип Эмильевич Мандельштам был арестован.

Глава пятая ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ (1934–1938)

1

«Обыск продолжался всю ночь. Искали стихи, ходили по выброшенным из сундучка рукописям. Мы все сидели в одной комнате. За стеной у Кирсанова играла гавайская гитара. Следователь при мне нашел „Волка“ (стихотворение „За гремучую доблесть грядущих веков…“. – О. Л.) и показал О. Э. Он молча кивнул. Прощаясь, поцеловал меня. Его увели в семь утра. Было совсем светло», – вспоминала Ахматова.[721]

Из «Воспоминаний» Надежды Яковлевны: «Всего их было пятеро – трое агентов и двое понятых. <…> Старший из агентов занялся сундучком с архивом, а двое других – обыском. <…> Наступило утро четырнадцатого мая. Все гости, званые и незваные, ушли. Незваные увели с собой (во внутреннюю тюрьму на Лубянке. – О. Л.) хозяина дома. Мы остались с глазу на глаз с Анной Андреевной, вдвоем в пустой квартире, хранившей следы ночного дебоша. Кажется, мы просто сидели друг против друга и молчали».[722]

Из протокола обыска—ареста О. Э. Мандельштама: изъяты «письма, записки с телефонами и адресами и рукописи на отдельных листах в количестве 48 /сорок восемь/ листов.

Обыск производил<и> комиссар Оперода Герасимов, Вепринцев, Забловский».[723] Санкция на обыск и арест Мандельштама была выдана заместителем председателя ОГПУ Яковом Аграновым. С собой поэт взял, согласно тюремной квитанции, «восемь шт<ук> воротничков, мыльницу, щеточку, семь шт<ук> разных книг» и деньги – 30 рублей.[724]

Утром Надежда Яковлевна поехала к своему брату Евгению. Анна Андреевна – хлопотать за Мандельштама – к Борису Пастернаку, а затем – к секретарю Президиума ЦИК Авелю Енукидзе и к писательнице Лидии Сейфуллиной. Пастернак, узнав об аресте, в свою очередь, обратился за помощью к Демьяну Бедному и Бухарину. Просил за Мандельштама и поэт—символист, посол независимой Литвы в СССР Юргис Балтрушайтис. По мнению Надежды Яковлевны, «хлопоты и шумок, поднятый вокруг первого ареста О. М., сыграли, очевидно, какую—то роль, потому что дело обернулось не по трафарету. Так, по крайней мере, думает Анна Андреевна».[725] «Этим мы ускорили и вероятно смягчили развязку», – записала Ахматова.[726]

Дело Мандельштама было поручено вести оперуполномоченному 4–го отделения СПО ОГПУ Николаю Христофоровичу Шиварову – в прошлом болгарскому коммунисту—подпольщику, близкому другу писателей Петра Павленко и Александра Фадеева, человеку «высокому и красивому, несмотря на небольшую лысину и туповатый короткий нос» (из мемуаров Галины Катанян).[727] Первый допрос состоялся 18 мая 1934 года.

Органически не созданный для того, чтобы играть роль заговорщика и противостоять грубому нажиму, Осип Эмильевич, судя по всему, сразу же взял курс на контакт со следствием, «…представить себе О. М. в роли конспиратора совершенно невозможно – это был открытый человек, неспособный ни на какие хитроумные ходы», – свидетельствует Н. Я. Мандельштам.[728] Еще только заполняя предварительный протокол первого допроса, он признался в своей юношеской принадлежности к партии эсеров (и в 1934, и в 1938 годах членство в этой партии было вменено Мандельштаму в вину). Из протокола первого Мандельштамовского допроса следует, что текст стихотворения «Мы живем, под собою не чуя страны…» он также вызвался воспроизвести сам. Однако при тюремном свидании с женой Осип Эмильевич сообщил ей, что «у следователя <предварительно> были стихи, они попали к нему в первом варианте со словом „мужикоборец“ в четвертой строке: „только слышно кремлевского горца – душегубца и мужикоборца“»: «…следователь вынул из папки листок, дал описание стихов о Сталине и зачитал ряд строк. О. М. признал авторство».