Осип Мандельштам: Жизнь поэта - [104]

«Медленно приближается громадный портрет. Кто не знает этого прекрасного лица? Оно приветливо улыбается знакомой мудрой и доброй улыбкой».[867] Сравним у Мандельштама: «И мужество улыбкою связал», а также: «Он улыбается улыбкою жнеца / Рукопожатий в разговоре».

Это был новый и важный оттенок, с понятным ожиданием уловленный Мандельштамом: развернутое печатью после VIII съезда Советов тиражирование образа шутящего Сталина, улыбающегося Сталина, доброго Сталина внушало робкую надежду на скорое потепление нравов. «Взгляд у него такой милый, приятный – будто каждому хочет руку пожать», – рассказывала своим слушателям делегатка съезда М. Журавлева,[868] и это ее впечатление знаменательно перекликается с процитированными чуть выше строками «Оды».

Неудивительно, что явный мотив тяжкой вины перед вождем сочетается в стихотворении Мандельштама с тайной надеждой на прощение (этот мотив неброско вводится с помощью словечка «еще»):

Пусть недостоин я еще иметь друзей,

Пусть не насыщен я и желчью и слезами…[869]

Надеждами на смягчение курса власти по отношению к художнику были окрашены и речи писателей на VIII съезде Советов. Из выступления А. Толстого: «Ругать нас не плохо, но еще лучше надеяться на нас. Не выдадим!»[870] Из речи В. Ставского: «Писателя у нас любят, и если ругают иной раз, то лишь потому, что желают, чтоб он работал лучше, писал хорошие книги».[871]

Закончив работу над одой Сталину, Мандельштам повсюду – в Воронеже и в Москве – читал свое стихотворение. Наверное, поэт надеялся, что «Ода» спасет его. Напрасно. Реакция на сложнейшее Мандельштамовское произведение у большинства его чиновных слушателей и читателей была приблизительно такой же, как у воронежского следователя НКВД, которого поэт пытался знакомить со всеми своими новыми стихами по телефону. Из отзыва—доноса П. Павленко: «…это стихотворение хуже своих отдельных строф. В нем много косноязычия, что не уместно в теме о Сталине».[872]

Сколь эфемерными были оптимистические надежды Мандельштама и его современников, стало ясно очень скоро после принятия сталинской Конституции: 23–30 января 1937 года в Москве состоялся широко освещавшийся в печати процесс по делу так называемого «Параллельного антисоветского троцкистского центра». 30 января было оглашено решение суда. Тринадцать человек приговорили к расстрелу, троим – дали десять лет, одному – восемь. В этот же день «более 200 тысяч трудящихся Москвы собрались на митинг, чтобы приветствовать приговор Верховного суда и выразить свою преданность партии Ленина – Сталина».[873]

В первых рядах «приветствующих» оказались советские писатели. 26 января 1937 года «Литературная газета» поместила большую редакционную статью «Нет пощады изменникам». Еще четыре страницы газета в этот день отвела под призывы прозаиков и поэтов стереть с лица земли Ю. Л. Пятакова, К. Б. Радека, Л. П. Серебрякова и их соратников. Среди авторов отметились И. Бабель, Д. Мирский, Ю. Олеша, А. Платонов, Н. Тихонов, А. Толстой, К. Федин, М. Шагинян, В. Шкловский. Из выступления Ю. Олеши: «Ничто не помешает нашему народу жить, побеждать, добиваться счастья! Все враги его будут уничтожены!»[874]

Сразу после вынесения приговора состоялось Общемосковское собрание писателей, на котором с лютыми речами выступили Вс. Иванов, В. Ставский, А. Фадеев, К. Федин… В Ленинграде участников «Параллельного антисоветского троцкистского центра» клеймили М. Зощенко, В. Лидин, Ю. Тынянов…

По предположению М. Л. Гаспарова,[875] именно на этот процесс Мандельштам откликнулся стихотворением, датируемым февралем 1937 года:

Если б меня наши враги взяли

И перестали со мной говорить люди,

Если б лишили меня всего в мире:

Права дышать и открывать двери,

И утверждать, что бытие будет

И что народ, как судия, судит,

Если б меня смели держать зверем,

Пишу мою на пол кидать стали б —

Я не смолчу, не заглушу боли,

Но начерчу то, что чертить волен,

И, раскачав колокол стен голый

И разбудив вражеской тьмы угол,

Я запрягу десять волов в голос

И поведу руку во тьме плугом —

И в глубине сторожевой ночи

Чернорабочей вспыхнут земли очи,

И, в легион братских очей сжатый,

Я упаду тяжестью всей жатвы,

Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы, —

И налетит пламенных лет стая,

Прошелестит спелой грозой Ленин,

И на земле, что избежит тленья,

Будет будить разум и жизнь Сталин.

Легко заметить, что многие строки этого стихотворения идеально вписываются в соответствующий газетный контекст. Сравним хотя бы Мандельштамовский зачин («Если б меня наши враги взяли») с заглавием редакционной передовицы, напечатанной на первой странице «Коммуны» 27 января 1937 года («Наши заклятые враги»), а также строку Мандельштама «И разбудив вражеской тьмы угол» со следующими фрагментами из речей А. Платонова и В. Ставского: «…враг не сдастся, он будет заострять свое оружие против нас. Поэтому надо попытаться осветить точным светом искусства самую „середину тьмы“, – тогда мы будем иметь еще один способ предвидения наиболее опасных врагов» (А. Платонов);[876] «У нас с вами дочери и сыновья – какое будущее готовили им эти враги народа? Тьму кромешную, всю адскую тьму капиталистического строя – вот что готовили для наших детей» (В. Ставский).