Ошибки рыб - [128]

А понедельник (дурной был понедельник, тринадцатое число, полнолуние с лунным затмением в придачу, мезальянс по полной программе) сюрприз-то нам и преподнес.

С работы ехал я из местной командировки, быстренько с делами управившись, за полтора часа до конца рабочего дня. Матушка мне открыла прямо-таки не в себе, лицо горит, каплями Зеленина благоухает, глаза на мокром месте.

— Там, — дрожащим голосом произносит, — там, в той комнате… сил нет… ты только глянь…

И глянул я.

В глубине новообретенного помещения дверь за несколькими ступеньками вверх была снята с петель, и в образовавшемся проеме видно было кипящее своей непонятной для непосвященных жизнью некое учреждение.

Ходили, говорили, шумели, на площадке просматривающейся за отдаленной аркой лестницы курили, всё это безо всякого внимания к нашей открывшейся для всеобщего обозрения частной жизни. Судя по количеству молодежи, юношей и девушек с портфелями, сумками, папками, рулонами бумаги, то было какое-то учебное заведение, а благородные пожилые люди, должно быть, профессора, позволяли догадаться, что заведение высшее, то бишь вуз.

Нас незваные соседи не замечали, редко кто с явным равнодушием, проходя, глядел в нашу сторону, видимо, считая новоявленную кухню нашей фатеры частью своей институтской столовой.

Отец с брательником явились, как всегда, в половине седьмого, матушка заявила, что без двери не уснет, лучше уехать к сестре ночевать, страшно.

— Где же мы к ночи дверь-то возьмем? — мрачно вопрошал отец.

Мелькание в проеме помаленьку прекратилось. Люди разошлись, сначала студенты, потом преподаватели, предпоследней отгремела ведром уборщица, последним отзвенел ключами вахтер, и свет погас.

— Институт, что ли, какой? — спросил я у брата.

— Институт. А при царе Горохе тут заведение малоинтересное было, то ли тюрьма, то ли публичный дом.

Брат увлекался краеведением.

При словах «публичный дом» матушка разрыдалась и отправилась собираться к тетушке на ночлег.

Отец плевался, ругался, нашли на антресолях и на помойке доски, заколотили дверной прямоугольник, матушка завесила сие безобразие плюшевой занавеской с помпончиками и убыла спать, взяв с отца с братом слово, что назавтра купят они замок, врежут в дверь, ведущую в залу-кухню, открытую дядей Ванею, чтобы запираться к ночи на ключ; а может, и дверь какую подберут да навесят.

— А Михаил у нас особенный? Ему поручений нет?

— Он диссертацию пишет, — отвечала матушка, очень серьезно и трепетно относившаяся к моей научной деятельности, — он занят.

Замок врезали, к ночи, да и не только, запирались от найденной комнаты исправно на два оборота; но некто невидимый прибиваемые ежевечерне доски ежеутренне ни свет ни заря отдирал, унося их с непонятной целью неведомо куда, так что регулярно оказывались мы перед проемом с кипящими за ним буднями высшей школы. А также перед проблемою: где взять новые доски? По тем временам проблема была нешуточная, ездили то на рынок на Васильевский, то на городскую свалку, то на удельнинскую лесопилку, то к знакомым в Шувалово.

— Миша, — сказала мне матушка, — ты ведь у нас не просто инженер, ты аспирант, пойди в этот институт к ученым собратьям, поговори, узнай, зачем они дверь снимают, договорись, чтобы хоть доски не отдирали.

Прежде никто заговоренного порога не переступал, ни мы туда, ни они оттуда. Я очень не хотел невидимую воздушную перегородку нарушать, дурной пример подавать, но она меня уговорила, приговаривая: «Иди, иди!» — и крестя меня, едва я повернулся к ней спиной.

Как выяснилось, дверь снята была по приказу нового административно-хозяйственного чиновника, хмурого отставника; что-то было в лице его особенное, суровое, сосредоточенное, нечто ожесточило его на жизненном пути, то ли армейские будни, то ли, напротив, выход из регламентированной военной лавры в штатскую юдоль, полную неопределенности, хаоса, опасностей, непредсказуемости. Он снизошел до разговора со мной, объяснив, что дверь снята в целях реставрации, никаких досок неструганых в учебном заведении, посещаемом эпизодически — или периодически? — министерскими работниками, ревизорами и иностранцами он не потерпит, но на самом деле он понять не может, кто я такой, откуда взялся и каким образом моя отдельная частная фатера смеет так нагло лепиться к общественному зданию, такую допускать профанацию собственности Министерства просвещения; к тому же, заметил он, бледнея, в институте наличествуют научно-исследовательский сектор, конструкторское бюро, все сотрудники с допусками, куда только смотрит первый отдел, если на территорию, связанную с секретными заказами особых ведомств, через настежь открытую амбразуру подозрительной кухни в наглухо закрытую тематику любой шпион любого государства… ну, и так далее. Я предложил ему дверной проем, объединяющий нас поневоле, заложить, зацементировать, и дело с концом. На что мрачно ответил он, что не имеет права самовольно проем превращать в стену, это не в его компетенции, на то другие инстанции есть, где была дверь, там она и будет, навесим через месяц-другой. А как нам-то жить этот месяц-другой, вопрошал я, ждать, когда нас обворуют или убьют, что ли? у нас ведь тоже не проходной двор. Но он утверждал, что нас за вверенной ему снятой им дверью быть не должно, откуда мы вообще взялись… и тому подобное.