Ошибка дона Кристобаля - [51]

Еще часа полтора снизу в нашу с Оллой комнатку доносились голоса, потом все стихло и только Мукла во дворе какое-то время вполголоса распекал некую Зорру за непотребство и беспутство, каковые никак не терпимы в столь почтенном заведении, каким, хвала Вечному, является «Тихий приют», и по поводу коих невесть что подумает сеньор лекарь, а ведь сеньор лекарь наверняка будет рассказывать своим почтенным друзьям о трактире Муклы, и, ежели мерзавке Зорре на это плевать, то пускай она и пеняет на себя, потому как на ее место охотницу найти раз плюнуть, а позорить заведение Мукла никому не позволит. На этом месте монолога девушка заплакала в голос, и суровый хозяин, сменив гнев на милость, отпустил бедняжку переживать разнос, предупредив, однако, что такое поведение больше спускать не намерен и чтобы Зорра не обижалась, потому как надзор за нею впредь будет особый.

Полоска света под нашим окном потускнелая в большой зале погасили свечи, оставив лишь два-три светильника для запоздалых путников. Такой же светильник стоял и у меня в изголовье: не гнилушечник какой-нибудь, однако и не шандал со свечами.

Комната выглядела чистенько и уютно, простыни были свежи и даже несколько голубоваты: Мукла и впрямь поставил дело неплохо, сеньор лекарь, во всяком случае, охотно порекомендовал бы «Тихий приют» друзьям и знакомым, имей он на этой планете таковых. Как ни странно, не было и клопов; от трав, подвешенных к потолку, исходил пряный, слегка приторный аромат, в ногах постели свернулось пушистое одеяло. Я погасил светильник…

Сколько я проспал — не знаю, скорее всего, не очень долго. Прислушался. Во дворе фыркали кони. Видимо, Мукла дождался-таки запоздалых гостей. Снизу доносились негромкие голоса, судя по всему, сговаривались о плате. Все в порядке. Но снова, как и тогда, на подходе к Козлиной Грязи, я почувствовал неладное. То ли голоса звучали уж слишком глухо, то ли кони фыркали слишком громко…

Да, именно фырканье! Я подошел к окну и, стараясь не очень высовываться, выглянул. Кони топтались посреди двора, около распахнутых настежь ворот. Вот так вот. Интересные путники. Добрались до постоя, а лошадей расседлывать не спешат. Проездом, возможно? Но ворота, ворота: Мукла не мог не запереть их, впустив проезжих. Ну на куски меня режьте, не мог! Это ж какой урон по заведению, если владелец не заботится о сохранности достояния гостей?.. так что очень нечисто, очень…

Заскрипела лестница, кто-то сдавленно охнул, поперхнулся. Опять тишина. Осторожные шаги, с пятки на носок, вперекат. То, что происходило за дверью, нравилось мне все меньше… Я уже натянул штаны, зашнуровал рубаху. Страшно не было. Их там, судя по шагам, человек пять. Еще один во дворе, при лошадях, но этот не в счет, окно слишком высоко. Пять не десять, справлюсь. Почему-то вспомнилась Кашада… впрочем, нет, не Кашада

— это была Хийно-Но-Айта: вопящая толпа, мелькающее в воздухе дреколье, и Энди, совершенно спокойный, вертится на одной ноге, как заправская балерина, а от него отлетают, ухая, ублюдки в синих тогах полноправных граждан. Позже, на разборе полетов, Энди хвалили, а он сидел, потупив взор и скромно умалчивая, у кого собезьянничал приемчик. Правда, потом выставил дюжину «шампани», каковую мы и употребили в компании Серегиных девочек. Воспоминание было настолько острым, что сладко запыли костяшки пальцев. Эх, если бы не Олла…

В дверь постучали. Негромко, вполне деликатно. «Кто там? — спросил я.

— Вы, дорогой Мукла? Но, милейший, я сплю, и сестра спит, неужели нельзя подождать до утра?» Голос Муклы звучал напряженно, рядом с ним дышали — правда, очень тихо, но совсем не дышать эти ребята все-таки не могли, а различить дыхание в ОСО умеет и приготовишка. «Мукла, нельзя ли до завтра? Я уплатил вперед и вправе надеяться, что смогу отдохнуть». Тишина. Короткая возня. И тихий, достаточно спокойный голос: «Открывай, лекарь, разговор есть. Лучше сам открой, тебе же дешевле обойдется». Тут на дверь нажали, и она чуть подалась, хотя засов и выдержал первый толчок.

По натуре я достаточно уступчив и, уж конечно, не скуп. Но когда среди ночи неведомые люди мешают спать, да еще и ломятся в двери, трудно выдержать даже святому. А я все-таки не святой. «Пшли вон, тхе вонючие!» — сказал я двери, не громче, чем мой невидимый собеседник. В ответ выругались. На жаргоне местной шпаны «тхе» — это очень нехорошо, за такое полагается резать. Негромкий шепот. За дверью совещались. И — удар. Откровенный, уже не скрываемый. Краем глаза я увидел, как вскинулась и замерла на кровати Олла, в ее глазах снова был страх и тоскливая пустота.

По двери били все сильнее, щеколда прыгала, скрипела, петли заметно отходили от филенки. Вот так, значит? Золота хотите, ребятки? Ну-ну.

Еще полдесятка ударов — и дверь слетит с петель, эта ночная мразь ворвется в комнату и напугает Оллу. Вообще-то, странно, подумал я, если Мукла объяснил им, что здесь проживает лекарь с Запада, то парни должны бы призадуматься. Нам, посвященным, нельзя причинять людям боль, Вечным заповедано, но уж если приходится… Словом, одно из двух: либо ребята очень глупы, что маловероятно при их ремесле, либо тоже кое-что умеют и прут, очертя голову, надеясь, что пятеро, умеющих немножко, все-таки больше, чем один, умеющий хорошо. Смелые надежды, скажем прямо.